«Ваше интендантство! — повторила про себя Нина. — Много оно подействует».
— Интендантство — это целая держава, — произнесла она. — Александр Васильевич Кривошеин говорил мне, что нечего опасаться частной торговли… Я вижу в вас своего друга, скоро для вас будет из Константинополя один сюрприз.
— Сюрприз! Разве я дитя или барышня, что мне сюрпризы подавай, — снова пробурчал честный чиновник. — Я на страже наших интересов. Вы это понимаете? Ваша деятельность в Таврии вредна.
Нина, конечно, все это понимала: он был прав, но и Александр Васильевич тоже был прав.
— Напишите мне бумагу, чтобы, не дай Бог, меня не обидели, — сказала она. — Вы не хотите, чтобы меня убили? Или хотите?
— Глупости! Оставьте Таврию в покое.
— Значит, хотите, чтобы убили, — заключила Нина. — Вот вы какой человек. А я вас считала своим другом.
— Надо быть патриотом, Нина Петровна! — прикрикнул чиновник. — А вы ищете выгоду… Надо закрыть ваши кооперативы, чтобы они не мешали интендантству. Вы использовали свободу во вред властям. Цены растут. Бедные разочарованы в Главнокомандующем.
Это опасно.
Нина подошла к столу, наклонилась.
— Вы бесподобны! — прошептала она. — Бесподобны!
Он отодвинулся, спросил робко:
— Но-но, как вы себя ведете?
— А вы уже не берете? — нахально осведомилась Нина. — Давайте прямо: вы пишете бумагу, я даю двадцать тысяч.
— Сто, — сказал он и усмехнулся: — Патриотизм требует хотя бы уважения. Если в конце концов мы все очутимся в Константинополе, я хоть не буду последним дураком.
— А вы не верите? — наигранно удивилась она. — Вот такие неверящие все губят.
— Бросьте вы. Это корниловцы в прошлом году верили. Нынче никто не верит.
— Даю пятьдесят, — сказала Нина. — Не торгуйтесь, это все-таки десять фунтов сала на рынке.
— Вот-вот! Вы собственную жизнь оценили в десять фунтов сала.
— С ростом дороговизны человеческая жизнь дешевеет, — ответила Нина и потребовала: — Пишите, уважаемый! Не будем терять время.
Он не ответил, взял газету, стал читать.
— Не напишу, — вдруг тихо произнес честный чиновник. — Ничего я у вас не брал, это все клевета. Поощрять ваши негоции — вредно.
«Что за дурь на него нашла? — подумала Нина. — Дать сто? Много… А без бумажки как? Пинуса они удавили…»
— Может, вы поедете со мной в Скадовск? — спросила она. — Сделаю вас компаньоном. Оружие у вас есть? Или одни офицерские погоны?
Упоминание о широких погонах, носимых вместо чиновничьих узких, произвело на него воздействие.
— Вы издеваетесь, Нина Петровна? — раздраженно воскликнул он. — А вот вам новость. Читали? Запрет вывоза сырья! Ваша деятельность закончилась.
Нина взяла газету, а там начальник управления торговли и промышленности Налбандов бил по ней. «Конец? — подумала она. — Значит, не будет и ввоза. Мужики не получат ни бязи, ни спичек. Перестанут давать хлеб».
— Чуть было не согласилась на сто тысяч, — вздохнула она. — Вы сэкономили мне деньги.
— Это победа военных, — не обращая внимания на ее насмешку, сказал чиновник. — Теперь вашему Кривошеину будет туго. Я слышал, генерал Коновалов уже прямо нападает на него.
Чему он радовался? Эти вояки собирались штыками вырывать у мужиков зерно. Но как тогда земельный закон? Как народная политика? Все рушилось. Не с кем делать политику, нет людей.
— До встречи где-нибудь в Константинополе! — сказала Нина. — Будете каяться, да поздно будет.
— Нет, каяться погодим! — возразил он. — Хватит мягкотелости, пора власть употребить. А то навалилось — забастовки, налетчики, татары. Гляди, так и до комиссаров дойдем.
Честный чиновник совсем преобразился, теперь он был достоин офицерских погон, горя добровольческой решимостью. Бедный человек, он опоздал.
Все, что еще было в душе Нины хорошего, простонало в эту минуту.
* * *
Выйдя на улицу, Нина бесцельно брела вверх по Нахимовскому и вспоминала торговое оживление в Ростове и Новороссийске, так похожее на нынешнее, царящее на проспекте. Ей не верилось, что она на краю пропасти, что за Севастополем больше нет русской земли. В Ростове и Новороссийске сейчас голод, расстрелы, тьма, а здесь — солнце и свобода. Она утешала себя, лгала.
Сияющие купола Владимирского собора позвали ее. Она подошла к огромному византийского стиля храму, вдруг дохнувшему на нее скорбной памятью новочеркасских отпеваний убитых мальчиков-юнкеров, и вошла внутрь. Службы не было. В полутемном помещении горели лампады и свечи. Она поставила свечи за упокой мужа и сына и, сосредоточившись, стала медленно, словно пробиваясь к Господу, молиться. «Зачем ты допускаешь это? Ты отнимаешь все, испытаешь меня. А я уповаю на тебя, как уповала бедная царская дочь. Ты хочешь, чтобы мы погибли? Молю тебя, научи, что делать. Не оставляй нас».
Но даже молясь, она чувствовала, что нет в ней уверенности и веры, и ей было тяжело.
Она начала снова: «Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступающий день. Дай мне вполне предаться воле твоей святой. Какие бы я ни получала известия, научи меня принять их со спокойной душой и твердым убеждением, что на все святая воля твоя. Руководи моею волей и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать и любить. Аминь».
Нина подняла голову и посмотрела на киот, возле которого стояла. Там увидела она Спасителя, идущего по водам, и решила, что она все-таки едет в Скадовск.
Внизу, в нижнем помещении собора, под плоским черным мраморным крестом покоились Лазарев, Нахимов, Корнилов и Истомин. В тихом неподвижном воздухе стоял запах подземелья. Близость давно погибших, превратившихся в русских святых, навевала ощущение вечного покоя и свободы.
И Нина с каждым мигом делалась все спокойнее и свободнее. Тайна ее жизни, страданий, борьбы становилась ясной. Нина тоже умрет, превратится в землю, а останется этот собор с могилами и Спасителем. Поэтому не надо чего-то бояться. Она возьмет в Скадовске хлеб и привезет в Севастополь.
Нина вышла на площадь. Сияло море, ничего не ведая о страданиях и жертве. Веял легкий бриз, шевелил волосы, легко прикасаясь ко лбу.
* * *
Все три инвалида, Артамонов, Пауль и Судаков, были допрошены в уголовно-разыскном отделении и вечером явились к Нине во флигель, отпущенные под расписку. Они ни в грош не ставили предупреждение начальника отделения, что возможен суд за убийство. Какой там суд! Отныне, когда запрещались международные спекуляции, власть нуждалась в смелых людях.
Квартирная хозяйка, зловредная Осиповна, называла их чертями и ворчала, что Нина окружает себя страхолюдами. Осиповна бродила за кустами, разговаривала с курами и собакой, а офицеры сидели вместе с Ниной на скамейке возле флигеля и все слышали.
