Она еще не расхотела жить. Даже горе в Константинополе имело лицо надежды.
* * *
Наступила ночь, уснул древний город. Русские сны поднялись к небу, ища приюта у Создателя и вопрошая: «Это Ты, Господи? За что послал нам наши страдания? За что истребляешь нас?» И русским снам было отвечено:
— Посмотрите друг на друга! Вы сами знаете ваши дела, добровольно несете ваш крест.
В снах были красота и горе человеческой жизни, от утренней материнской улыбки, посланной ребенку, до немилосердного приказа начальника отправить на жертву во имя родины лучших своих воинов.
Сны посмотрели друг на друга и ужаснулись — столько злобы и ненависти увидели они.
Один из них, принадлежавший офицеру с острова Халки, где под охраной французских солдат-сенегалов жили русские, развернулся картинами унижений и скорби. К выложенному из диких камней колодцу подъезжает огромная водовозная бочка, ее тащат двенадцать русских, а сопровождает два вооруженных сенегала. Вот бочку наполнили, потащили по скользкой глинистой дороге в гору. Сапоги скользят, путь неблизок — четыре версты до монастыря. Сенегалы ворчат: «Аванте, болчевик!» Русские останавливаются передохнуть. Сенегал молча подходит и бьет русского прикладом в спину. За что, Господи?
Создатель молчал, и было непонятно, увидел ли он этот сон.
У его колен заклубился какой-то пар, послышался жалобный стон, потом все рассеялось, стало видно внизу большой город у моря, не Константинополь, а другой город — Одессу. Там идет бой, наступают цепями солдаты в защитной форме, а от них убегают синештанные, подпоясанные красными кушаками сенегалы. Это было видение африканца. Там русские побили сенегалов, здесь сенегалы — русских, отомстив за Одессу. Ведь все русские — большевики.
И замелькало у босых ног Создателя — русские бросили дышло водовозки, втоптали конвоиров в глину и повезли водовозку дальше в гору. На горе когда-то были монастыри Богородицы и святой Троицы, а нынче возвышается православная семинария. Помоги, Господи, твоим неразумным детям, не отврати от них своего милосердия. Видишь, там рядом с семинарией стоят кресты русского кладбища, а под ними лежат русские солдаты. Они мучились на острове в плену после русско-турецкой войны тысяча восемьсот двадцать восьмого года. Ты забыл их, Господи.
Но Создатель забыл не только пленных. Он забыл всех, и белых, и сенегалов, и турок, и византийцев, некогда ссылаемых сюда своими отцами, братьями, сыновьями, ослепляемых и заточаемых в кельях-могилах.
Люди неизбежно превращались в пыль, от них оставались только сны.
Господь спокойно взирал на то, как ночью на стенах семинарии расклеивали прокламации на французском языке, предупреждавшие коменданта и его орлов, что русские при удобном случае снова напомнят им Одессу. Господь знал, что все на свете имеет конец, все возвращается к своему началу. И никакие усилия остановить течение вечности, никакие угрозы, пролитие крови, причинение друг другу страшных страданий не могли ничего изменить.
«Оружьем на солнце сверкая», — пели русские на Принцевых островах в Мраморном море рядом с Константинополем.
* * *
Ночью возле посольства Российской империи в тишине у ворот стояли часовые. Мерцали склоненные куда-то набок турецкие звезды, едва блестели листья олеандров и магнолий, из переулка доносился усталый возглас торговца каймаком, решившего, наверное, взять измором спящих обывателей.
— Веселая страна, — сказал один часовой. — Да только турок слишком много.
— А так жить можно, — ответил его напарник. — Они смирные.
— Еще б не смирные! — усмехнулся первый. — Уважают, поди, нашу силу… Слышишь? — Он прислушался.
— Поют, — с завистью произнес напарник.
Донеслись разудалые нестройные голоса, в упоении выводившие песню о Ермаке. Они приближались, сильные, беспечные, не признающие никаких турецких границ.
— Хорошо! — решил первый часовой.
Подойдя к посольству, пьяные замолчали и беспрепятственно миновали пост, оставив в холодном воздухе анисовый запах слабой турецкой водки дузики.
В этой веселой компании были и новые знакомые Нины, торговцы валютой с Галатской лестницы. Завтра их ждало приключение, и они были задорны, дерзки и хотели развлечься.
Посольство спало. На мраморных лестницах и в коридорах горели тусклые лампочки. «Кавасс» в расстегнутой золоченой ливрее сонно щурился и ворчал, идя с беспокойными постояльцами. Возле колонны, где убили Романовского, он шагнул в сторону и обошел это место, но компания не свернула.
— Что-то не нравится мне твоя рожа, — сказал в спину «кавассу» корнет Ильюшка. — Чего молчишь, медведь косолапый?
Смотритель молча довел их до зала, где спали беженцы, и ушел.
Сонная обитель со спящими на полу людьми и атмосфера гробовой тоски неприятно подействовали на корнета. Он толкнул в бок князя Шкуро:
— Давай развеселим публику! Полно им дрыхнуть! — Он опустился на четвереньки и зарычал, изображая какого-то зверя, потом воскликнул: — Мы дикие медведи! — и снова зарычал, кинулся к спящим.
Остальные тоже встали на четвереньки, устремились за корнетом, наступая на спящих и от их вскриков приходя в еще большее веселье.
Все перемешалось. Люди проснулись, застонали, заплакали, не зная, что за ужас ворвался к ним среди ночи. Здесь обитали самые несчастные и беспомощные, у кого не было средств даже на дешевую гостиницу, и их сны были невеселы.
Но вот кто-то зажег свет. Рычащие звери сразу вскочили, бросились к человеку в белой исподней рубахе, зажегшему электричество, и повалили его. Князь Шкуро завернул на нем рубаху и вытащил кинжал.
Беженцы замерли.
Князь Шкуро провел острием по желтоватому волосатому животу человека и засмеялся. Человек дернулся, какая-то женщина закричала, стала звать на помощь.
— Ты кто? — спросил князь Шкуро. — Красный? Зеленый?
— Я врач, — ответил человек. — Что вы делаете, господа?
Князь Шкуро снова провел кинжалом по его животу, спросил:
— Страшно? А как ты у наших руки-ноги отрезал, ничего? Или у нас — не страшно? Проси прощения?
— Одумайтесь. Я ни в чем не виноват, — сказал врач. — Я такой же, как все.
— Проси прощения! — потребовал князь Шкуро. — Быстро!
Он оглянулся на беженцев, стоявших в одном белье как в саванах. Но они стояли неподвижно, не делая попыток вмешаться. Это были разрозненные, разбитые души, оцепеневшие перед силой.
— У, дезертиры! — выругался корнет Ильюшка. — Нет бы в Крыму воевать, а то попрятались.
Обнаженное оружие требовало пролития крови. Кто-то побежал на лестницу, и оттуда донесся крик. Князь Шкуро пощекотал врача лезвием по горлу.
— Мы ждем, лекарь.
Врач изогнулся, задергал босыми ногами.
