— Каким образом? — живо спросила она.
— Увы, никаким, — сказал он. — Но Крыму, видно, ничего не грозит.
— Пока не грозит, — уточнила Нина, вспомнив призыв «Добровольца».
Обед заканчивался. Симон расплатился с официантом франками и не ответил на его новые просьбы.
На улице официант догнал Симона, схватил за руку и стал совать толстую пачку денег с рисунком Царь-колокола. Он хотел избавиться от деникинских «колокольчиков», бедный человек. Только кому сейчас они нужны?
Симон отвел руку, но официант продолжал цепляться.
На противоположной стороне шли трое в белых погонах, с винтовками.
— Эй, патруль! — позвал Симон.
— Имейте совесть, мусью! — крикнул официант. — Я вам предлагаю дело.
Патруль подошел, потребовал документы.
— Это дезертир, — заявил Симон. — Я из французской миссии, вот паспорт. Дама со мной.
Молодой поручик, по виду — гимназист, холодно глядел на них, как бы говоря: «Все вы сволочи». Такие юноши, как знала Нина, были самыми упорными. Она помнила израненных кадетов, юнкеров и студентов, прибывавших в госпиталь на новочеркасском вокзале, где она была перед Ледяным походом сестрой милосердия.
— Я не дезертир! — вскрикнул официант.
Однако никаких документов при нем не оказалось, лишь бумажонка с печатью, свидетельствовавшая, что какая-то рота продала ему старые шинели.
— Спекулянт и дезертир, — сказал поручик. — У нас приказ расстреливать дезертиров на месте.
— Его надо к этапному коменданту, — вмешался Симон.
— Идите, господин! — равнодушно сказал поручик. — Это не ваша забота. Не мешайте нам.
Официант попятился, заискивающе улыбаясь.
— Стой! — велел поручик. — Подойди.
Официант продолжал пятиться, поручик схватил его за плечо и грубо дернул.
— Хотел бежать? — спросил поручик. — Мы там кровь проливали, а вы у нас в тылу все изгадили… Теперь не убежишь.
Официанта взяли и потащили за угол. Он упирался, выворачивал шею, кося глазами на Нину и кричал:
— Господа, что вы? Я не виноват!.. Что они делают?
Один из офицеров скинул винтовку и ударил его прикладом в спину.
— Что вы делаете! — крикнула Нина. — Она кинулась за патрулем, но Симон удержал ее, прижав к груди.
— Не лезь, — одернул он. — Будет хуже.
— Пусти! — Она рванулась, отталкиваясь от него.
Патруль с официантом скрылись, слышались только сопенье и стоны. Симон не отпускал Нину. Она больше не вырывалась, со страхом и любопытством прислушивалась. «Неужели расстреляют?» — мелькала одна и та же мысль.
— Пошли отсюда! — властно произнес Симон. — Быстро.
— Но… — сказала она.
— Пошли! — Симон силой увлек ее, выговаривая в волнении: — Это убийцы… Кровь пьянит… Они пьяны… Нельзя оставаться…
Треснули выстрелы. Нина оглянулась — никого не увидела. Сияло солнце, кое-где блестели влажные булыжники мостовой, над старыми тополями-раинами летели черные грачи. Что отделали с человеком — Бог знает…
Лишь на мгновение столкнулись две силы, внутренняя, предприимчивая и наглая, с внешней, решительной и жестокой. Нина почувствовала, что как будто судьба предостерегает ее.
Глава 2
Новороссийская катастрофа несколько мартовских дней перемалывала Вооруженные Силы Юга России.
Дымно пылали склады, толпа грабила интендантские составы, сколачивались группы, чтобы пробиваться на корабли. Бессмысленный бунт клокотал в грабеже никому не нужного обмундирования, словно многоголовая беженская гидра сошла с ума. Бочки масла и мешки с мукой исчезали в толпе. Зачем? Для какого пира? Для какой тризны?
Под пронзительный вой волынки маршировала перед конторой цементных заводов рота шотландских стрелков в клетчатых желто-красно-зеленых юбочках. Их физиономии были равнодушны как английский броненосец «Император Индии» возле Южного мола.
Но не могли успокоить беженцев шотландские стрелки.
На пристани прибывали новые и новые части. Перегруженные транспорты, баржи и буксиры уже отошли в море. Все ближе гудели вздохи артиллерийских батарей. Толпа теснила стрелков.
«Спастись! Найти виновного!» — стучало в головах.
То, что раньше держало, дисциплина и идея старой родины, единой и неделимой России, попытка объединить все русские силы, от либералов до кадетов и монархистов, все это не спасло, было отброшено.
Единственное, что осталось в шаге от пучины, — разобщенность и безнадежная ненависть.
Вооруженная толпа навалилась на стрелков английского короля и пошла в рукопашную, чтобы прибиться на территорию заводов. Там стоял поезд главнокомандующего. Толпа хотела растерзать своих вождей. Дрались бешено. Терять было нечего. Вождей не желали видеть спасенными. Все должно было погибнуть.
Из ворот завода выкатил черно-сизый броневик и как-то играючи повел хоботом, на конце которого забился бледный букет огня. Над толпой повеяло легким обжигающим ветерком.
Побоище замерло перед железной силой. Передние отхлынули. Стрелки, пригибаясь, кинулись за броневик, и броневик медленно пополз до поворота на набережную, выдавливая толпу.
Как мотающиеся по пристани нерасседланные кони, мучимые жаждой и тянущиеся к близкой и недоступной воде, так и отплывшие на перегруженных кораблях войска были брошены всеми.
Врезалось в память Нины — гул рыданий и проклятий на пристани, маленькая лодка с двумя казаками в папахах, бешено гребущими вслед пароходу, и синематографист на американском миноносце, снимающий на пленку этот ад.
Войска эвакуировались в Крым, где малочисленный корпус Слащева чудом удержал перешейки, чтобы отсидеться там, как отсиживался крымский хан. А Нина оказалась в Царьграде.
Она увидела Босфор, бухту Золотой Рог, византийскую башню, мраморные дворцы с белыми лестницами, спускающимися среди розовых и желтых цветов прямо к воде. На рейде стояли корабли под флагами союзников, там были все английские, французские, американские, итальянские, греческие, сербские, не было только одного.
Она спросила у Симона, он пожал плечами, сказал:
— Зачем? России больше нет.
Ей сдавило горло. Торгаши?
— Где же теперь Россия? Где русские? — спросила она.
— А где древние римляне, — ответил Симон и добавил утешающе: — Начнешь новую жизнь, станешь француженкой или султаншей…
— Эх, ты, — вздохнула Нина и отвернулась.
Внизу у борта билась мутная вода, усеянная апельсиновыми корками, вдали возвышался огромный, окруженный тонкими башнями минаретов, купол византийской Софии, превращенной в мечеть Айя-София.
