Там Тру оставался почти три года.
Огонь в камине отражался в глазах Хоуп, и Тру снова подумал, что она так же красива, как много лет назад. А может, и красивее: в тонких морщинках у глаз он видел мудрость и безмятежность, которые дает только опыт. При виде ее лица в душе Тру рождалось ощущение чуда.
Он знал, что ей пришлось нелегко. Хотя Хоуп мало говорила о браке с Джошем, Тру чувствовал, что она щадит не только его чувства, но и свои.
Хоуп смотрела на него так, будто видела впервые.
– Господи, – сказала она наконец, – я ничего ужаснее в жизни не слышала! Как же ты выкарабкался?
– Не знаю.
– Ты что, правда был мертв?
– Мне так сказали. Год спустя я звонил медсестре в пункт вакцинации – она поклялась, что жизненные показатели у меня были на нуле. Когда я закашлялся, по ее словам, половина пациентов в приемной закричали. Помню, я еще смеялся, слушая об этом.
– Ты все отшучиваешься, а ведь ничего смешного нет!
– Нет и не было, – согласился Тру. Он тронул висок, где волосы совсем побелели. – У меня была травма мозга – осколки сломанных костей куда-то там воткнулись, и довольно долго нейронные связи потом не восстанавливались. Очнувшись, я пытался общаться с Эндрю и врачами, но говорил одно, а выходило совершенно другое. Мне казалось, я говорю, допустим, «Доброе утро», а с языка слетало «Сливы кричат на лодках». Это меня страшно расстраивало, а с раздробленной правой рукой я еще и писать не мог. В конце концов путаница начала выправляться, правда медленно. Но когда я смог произносить элементарные связные фразы, в памяти начались дурацкие провалы. Я забывал самые простые слова – приходилось говорить: «Та штука, которой едят, с зубчиками, серебристая» вместо «вилка». Врачи не могли сказать, временный у меня паралич или уже навсегда: отек спинного мозга из-за сломанных позвонков долго не проходил, хотя мне и вставили штифты…
– О боже, Тру… А я ничего не знала, – срывающимся голосом проговорила Хоуп.
– Но ты бы ничем не помогла, – напомнил Тру.
– Все равно, – возразила она, согнув под пледом колени. – Как раз тогда я начала тебя искать, но мне и в голову не пришло проверять больницы.
– Понимаю, – кивнул Тру.
– Я бы к тебе приехала.
– Но я не был один, – возразил он. – Эндрю прилетал при каждой возможности, Ким тоже приезжала. Роми откуда-то узнал о случившемся, и пять дней на автобусе добирался в реабилитационный центр. Он пробыл со мной неделю… Но, понимаешь, эти визиты не приносили мне особой радости, особенно в первый год. У меня все болело, я не мог нормально общаться и видел, что они боятся не меньше моего: пойду ли я когда-нибудь своими ногами, смогу ли снова нормально говорить и жить самостоятельно… Мне было очень несладко.
– И когда у тебя наметилось улучшение?
– Двоение в глазах пропало через месяц, но еще с полгода я видел нечетко. Садиться в кровати я начал через четыре месяца. Стали слушаться пальцы на ногах, но кости ног срослись неправильно, пришлось ломать и заново сращивать. Были операции на мозге, на позвоночнике и… в общем, такого я никому не пожелаю.
– А когда ты понял, что снова будешь ходить?
– Когда шевельнулись пальцы, это был очень обнадеживающий признак, но на то, чтобы задвигались стопы, ушла целая вечность. Ходьба вообще долго оставалась мечтой: сперва нужно было выучиться заново стоять, но мышцы ног атрофировались, и нервные импульсы тоже не всегда проходили. Я мучился от простреливающей боли в седалищном нерве. Иногда я делал шаг с опорой – знаешь, такие брусья, – а вторую ногу приставить не мог, будто обрезали связь между мозгом и ногами. Где-то через год я наконец прошел по палате. Там было всего десять футов, и левую ногу я еле подтягивал, но в итоге я прослезился. Впервые увидел, так сказать, свет в конце тоннеля. Поверил, что если я буду тренироваться, то рано или поздно смогу выписаться из клиники.
– Представляю, какой кошмар ты пережил…
– Вообще-то я этого почти не помню. Все кажется таким далеким: дни, недели, месяцы и годы словно стерлись из памяти.
Хоуп пристально смотрела на него.
– Я бы ничего не заметила, если бы ты мне не рассказал. Ты выглядишь как и прежде. Я обратила внимание, что ты прихрамываешь, но это такие пустяки…
– Приходится активно двигаться и выполнять довольно сложный комплекс упражнений. Я много хожу. Это помогает бороться с болью.
– У тебя до сих пор сильные боли?
– Бывает, но от физической нагрузки несравненно легче.
– Наверное, Эндрю было очень тяжело видеть тебя в таком состоянии…
– Он до сих пор не может говорить о том, как впервые увидел меня в ботсванской больнице, или как переживал во время полета, или как ждал в клинике, очнусь я или нет. Сын не отходил от моей постели… Надо отдать им должное, Эндрю с Ким не растерялись: не организуй они срочный перелет, я бы сейчас здесь не сидел. Но в реабилитационной клинике сын всегда был настроен оптимистичнее моего. Он навещал меня раз в два-три месяца, и ему казалось, что улучшение идет семимильными шагами. Я-то знал, что все иначе.
– Ты сказал, что провел там три года?
– В последний год я уже не лежал в палате, но каждый день приходил на многочасовую терапию. Ощущение было сродни тому, как если бы меня выпустили из тюрьмы – за два года я почти не бывал на воздухе. Если я больше никогда не увижу ламп дневного света, этого все равно будет недостаточно.
– Мне так жаль.
– Не стоит, – сказал Тру. – Сейчас все хорошо. Зато я познакомился с замечательными людьми: физиотерапевтом, речевым терапевтом, врачами, медсестрами. Потрясающие специалисты… Но вспоминать об этом как-то странно: будто я поставил жизнь на трехлетнюю паузу. Что в принципе и случилось.
Хоуп медленно вздохнула, наслаждаясь теплом камина, и сказала:
– Ты гораздо сильнее меня. У меня и близко нет такого мужества.
– Неправда. Не думай, что я все стоически стерпел – я почти год был на антидепрессантах.
– Неудивительно, – сочувственно сказала Хоуп. – Тебе вон как досталось.
Некоторое время она смотрела на огонь, пододвинув ноги под пледом ближе к Тру. У него было чувство, что Хоуп постепенно осмысливает услышанное, начиная понимать, что они чуть не потеряли друг друга навсегда. Такая возможность была за пределами понимания, думать о ней было невыносимо, но, с другой стороны, весь сегодняшний день не поддавался логическому объяснению. То, что они сидели рядышком на диване у камина, казалось нереальным и очень романтичным, но тут в животе Тру громко заурчало.
Хоуп засмеялась:
– Ты, наверное, умираешь с голоду! – Она отбросила плед. – Я тоже хочу есть. Давай, может, поедим салат с курицей, а к нему свежие овощи. Если не хочешь, у меня еще есть лосось и креветки.
– Курица очень даже сгодится, – заверил Тру.
