– Точно не могу сказать. Полагаю, ей кто-нибудь сообщил.
– Да, – ответила Хоуп, – Джош был на свадьбе.
– Вы поговорили?
– Немного. – Всего неделю назад она и представить не могла, как это – держать предложение руки и сердца в секрете от родителей, но в душном влажном воздухе сентябрьского вечера не смогла подобрать нужных слов и сказала только: – Мы завтра вместе ужинаем.
Отец повернул голову, пытаясь понять, что происходит на душе дочери.
– Надеюсь, все пройдет хорошо, что бы это для тебя ни значило.
– Я тоже надеюсь.
– По-моему, Джош должен многое объяснить.
– Знаю, – отозвалась Хоуп. В гостиной пробили напольные часы. В своей квартире она, приехав из Сансет-Бич, первым делом сняла с полки пыльный атлас, подсчитала разницу во времени с Зимбабве и, прибавив нужное количество часов, узнала, что там сейчас глубокая ночь. Тру, наверное, в Булавайо с Эндрю. Чем они займутся днем? Поведет ли Тру сына в буш показывать животных или же они будут гонять мяч либо сходят на прогулку? Думает ли Тру о ней так же, как она не может перестать думать о нем? В тишине в памяти всплывали целые строки из его письма.
Хоуп видела, что отец ждет, готовый выслушать, – в детстве она со всеми заботами бежала к нему. Он умел слушать так, что ей всегда становилось легче. Эмпат от природы, отец редко советовал, а только спрашивал, что, по мнению Хоуп, ей нужно сделать, исподволь приучая дочь доверять собственному чутью и мнению.
Но сейчас, вспоминая письмо Тру, Хоуп не могла избавиться от мысли, что совершила ужасную ошибку. Сидя рядом с отцом, она будто в замедленной съемке видела то последнее утро. Хоуп помнила, какой у Тру был вид, когда он вышел на веранду, и ощущение его руки, которую она сжимала, пока они шли по пляжу. Хоуп помнила потрясенное выражение лица Тру, когда она сказала о предложении Джоша.
Но это были не самые болезненные воспоминания: Хоуп не могла забыть, как Тру умолял ее поехать с ним в Зимбабве или как он уронил голову на колени, когда она сворачивала на шоссе, уезжая от жизни с ним.
Конечно, все еще можно изменить. Можно заказать билет на самолет в Зимбабве и завтра вылететь к нему. Можно сказать, что она поняла – им самой судьбой предназначено жить вместе до глубокой старости. Они будут заниматься любовью, и в чужой, незнакомой стране и сама Хоуп станет иной, и вот эту жизнь она не могла даже представить…
Ей захотелось все рассказать отцу и услышать от него, что ее счастье для него превыше всего. Но тут ее щеку ласково, как щенок, лизнул бриз, и Хоуп вспомнила, как они с Тру сидели возле «Родственных душ», и ветер ерошил его волосы.
Она же поступила правильно, не так ли?
Да или нет?
Оглушительно трещали цикады, наваливалась тяжелая, невыносимо душная ночь. Лунный свет пробивался сквозь ветви деревьев. По улице проехала машина с опущенными стеклами и орущей стереосистемой. Хоуп вспомнился джаз из радиоприемника, когда Тру обнял ее в коттедже.
– Забыл тебя спросить, – сказал наконец отец. – Там, конечно, всю неделю шли дожди и штормило, но удалось ли тебе хоть раз сходить к «Родственным душам»?
Эти слова прорвали невидимую дамбу: у Хоуп вырвался сдавленный крик, сразу сменившийся потоком слез.
– Что я не так сказал? – испугался отец, но она его почти не слышала. – Что случилось? Скажи мне, детка!
Хоуп лишь качала головой, не в силах отвечать, смутно чувствуя отцовскую руку у себя на колене. Не открывая глаз, она знала, что он смотрит на нее с тревогой и заботой. Но Хоуп была способна думать только о Тру, и ничто на свете не могло унять ее слез.
Часть II
Песок в песочных часах
Октябрь 2014 года
«Воспоминания – это дверь в прошлое; чем больше мы дорожим прошлым, тем шире откроется дверь», – любил говорить отец Хоуп. Подобно многим отцовским высказываниям, со временем эта фраза словно становилась еще мудрее.
С другой стороны, со временем все имеет свойство меняться, думала Хоуп. Ей не верилось, что прошло почти четверть века с той недели в Сансет-Бич. За двадцать четыре года много воды утекло, и Хоуп казалось, что она очень изменилась и уже ничем не напоминает ту, кем когда-то была.
Хоуп сидела на веранде своего дома в Роли. Вечерело. В холодном воздухе чувствовалось дыхание приближающейся зимы. Лунный свет заливал лужайку зыбким сиянием и серебрил листву, трепетавшую на ветру. В последнее время шорох листьев казался Хоуп голосами из прошлого, зовущими ее. Неторопливо покачиваясь в кресле-качалке, она думала о своих детях, и воспоминания смешивались и сталкивались, точно в калейдоскопе. Сидя под луной, Хоуп вспоминала благоговение, которое испытала в родовой палате, впервые взяв на руки каждого из своих новорожденных; она улыбнулась, живо представив своих малышей, бегущих по коридору голенькими после ванны. Хоуп думала об их беззубых улыбках, когда начали выпадать молочные зубки, и заново переживала смешанные чувства гордости и волнения, когда они преодолевали сложности подросткового возраста. У нее замечательные, просто прекрасные дети. К своему удивлению, Хоуп почувствовала, что может вспоминать о Джоше почти ласково, что раньше казалось невозможным. Они развелись восемь лет назад, но шестидесятилетняя Хоуп считала, что она дожила до такого возраста, когда начинаешь легко прощать.
Джейкоб заезжал в пятницу, Рейчел привезла свежие рогалики утром в воскресенье. Ни сын, ни дочь ни о чем не спросили, когда Хоуп сказала, что снова, как в прошлом году, сняла коттедж на берегу океана. Такое отсутствие любопытства не являлось чем-то необычным: как многие молодые люди, сын и дочь были увлечены собственной жизнью. Рейчел закончила университет в мае, Джейкоб – годом раньше, и оба нашли работу еще до получения диплома: Джейкоб продавал рекламное время на местной радиостанции, а Рейчел работала в маркетинговой интернет-компании. Они жили отдельно и сами оплачивали свои счета, что, как знала Хоуп, стало редкостью. Большинство их сверстников после колледжа вернулись под крылышко к родителям, и Хоуп считала независимость своих детей даже более достойной уважения, чем их дипломы.
Перед тем как начать собираться, она съездила в салон и уложила волосы. Выйдя на пенсию два года назад, Хоуп начала ходить в весьма недешевый салон напротив фешенебельного универмага в центре (единственная роскошь, которую она себе позволяла). Хоуп уже привыкла к постоянным посетительницам и, сидя в кресле, краем уха слушала разговоры о мужьях, детях и летних отпусках. Эта болтовня становилась бальзамом на душу, но отчего-то Хоуп вспомнились давно покойные родители.
Отец скончался от амиотрофического склероза восемнадцать лет назад, мать пережила его всего на четыре года. Хоуп до сих пор тосковала по ним, хотя боль утраты со временем притупилась, превратившись в нечто более сносное, сродни вечному сожалению, ощущаемому только в самые минорные минуты.
