— Что ты делаешь?
— Чатюсь с девчонками, — последовал спокойный ответ. Лайонела будто и не удивило, что она вдруг проснулась.
— Мило, — пробормотала Катя. Стало весело, злость испарилась, он и сказал-то всего два слова, а она уже была готова прыгать от счастья. Сердце — оно и не спрашивало разрешения, как оголтелое заскакало и груди.
— Я пишу им, что могу высосать у них кровь, — усмехнулся молодой человек. — Они шлют смайлики. Не верят.
— А ты можешь?
Он взглянул на нее, и голубые глаза задорно сверкнули в полумраке.
— Ты сомневаешься?
Катя приподнялась на локте и призналась:
— Бывает, ты мне кажешься совсем не таким… — она помолчала, подбирая слово, — не таким плохим.
— Бывает, ты мне кажешься непроходимой дурой. — В его голосе проскользнули металлические нотки.
Девушка вздохнула.
— Видимо, мне просто кажется.
Лайонел отложил телефон и уставился на нее.
— Тебе хочется поговорить?
— Да, — решилась Катя.
— Хорошо. — Он откинул голову назад и, не спуская с девушки взгляда, произнес: — Давай спрашивай все, что тебе хочется, у тебя десять минут, а потом я все-таки хотел бы послушать тишину!
Катя натянула сползшее с плеча одеяло. Сотни вопросов, которые она мечтала задать, разом исчезли из головы, и там стало так пусто, что если крикнуть — наверняка бы в сводах прогрохотало эхо.
Лайонел приподнял брови и со смешком уточнил:
— Все, наговорились?
Она испугалась, что сейчас по-глупому упустит шанс, и выпалила:
— А почему Питер, а не Лондон?
— Особенная энергетика, шестидесятая параллель — граница между мирами. Я видел все города мира, но, только приехав в Петербург, понял, что обреченным на вечность хочу быть тут.
— А Лондон?
Молодой человек замешкался:
— Я не был в Англии с тех пор, как стал вампиром.
— Почему? Ты не скучаешь по родине? — изумилась Катя. Сама она, конечно, никогда надолго не покидала города, но даже когда ее отправили в лагерь на море, уже через неделю ощутила тоску. Ни по родителям, ни по квартире и своей комнате, а по родному воздуху и земле. Через месяц же, ступив на платформу, она испытала счастье, восторг, небывалый эмоциональный побьем.
— Наверно, для тебя будет открытием, но вампиры стараются забыть свою прежнюю жизнь. Родина… Англия была двадцать один год моей родиной, а уже четыреста семьдесят два года я стараюсь об этом забыть.
— Получается?
Лайонел тихо рассмеялся:
— У меня прекрасная память. Еще будут вопросы?
— Вильям мне рассказывал… — нерешительно начала Катя, — что ты был всеобщим любимцем в семье.
— Любимцем? — переспросил молодой человек. Забавно! Отец меня ненавидел! Об этом мой брат не забыл упомянуть?
— Забыл, — прошептала девушка.
— У Вильяма просто талант видеть все, что ему хочется, кроме действительности! А действительность была такова: я жил в окружении служанок, нянек и гувернанток, пока мой отец все свое время проводил с Вильямом. Наша мать жила отдельной от всех нас светской жизнью, меняла любовников, как наряды, и развлекалась. — Лайонел сложил руки на груди и задумчиво наклонил голову. — Отца я видел, лишь когда тот устраивал нам с братом поединки по стрельбе из лука, на мечах, копьях… Я каждый раз побеждал, а он всегда подбегал к Вильяму, начинал его подбадривать, хлопая по плечу, разъяснять, как лучше делать выпад, правильнее отводить локоть, когда натягиваешь тетиву, а я стоял в стороне со своей победой, один.
— Разве мать тебя не любила?
— Да, — кивнул молодой человек, — любила, по-своему. Иногда заходила ко мне в комнату, осыпала поцелуями, обнимала и говорила, что я единственное существо в нашем доме, которое она счастлива видеть. Она твердила это, какие бы страшные вещи я ни делал. И никому не позволяла отчитывать меня, ни отцу, ни Вильяму. Я делал что хотел — и все молчали. Наша жизнь походила на трагикомедию. Особенно за трапезой, когда гробовую тишину нарушали лишь тихие шаги слуг. Я отбивал друзей у моего брата, ломал его вещи, убивал любимых животных, я обесчестил дочь лучшего друга отца, мои преступления были нескончаемы. Но мы по-прежнему ели в тишине. И о моем отце у меня осталось два единственных счастливых воспоминания. Первое, когда мне было лет пять, он как-то раз взял меня украдкой от матери на руки, указал в небо, где парил его сокол, и сказал: «Он вернется с добычей», — и потрепал меня по голове. А второе — лучшее воспоминание, когда много лет спустя я отрубил лапу его любимому соколу. Отец вытащил меня во двор и на глазах у всех слуг отхлестал по щекам. Он, наверно, так и не понял, почему я тогда смеялся…
Катя подложила под спину подушку. Она не знала, что сказать, и не знала, как лучше задать еще один вопрос.
Лайонел улыбнулся.
— Какой разной может быть одна и та же история.
— Ты ненавидишь Вильяма, потому что…
Лайонел ее оборвал:
— Это он тебе сказал, что я его ненавижу?
Девушка задумалась, но не смогла вспомнить, говорил ли Вильям, будто брат его ненавидит или нет. Знала только, что после всех его рассказов у нее сложилось именно такое впечатление.
— Нет… нет, он так не говорил, но когда рассказывал про Элизабет, я подумала…
Молодой человек презрительно фыркнул.
— Еще одно заблуждение Вильяма. Когда она пришла ко мне, я ее предупредил, что мой брат никогда не женится на потаскухе! Юную леди это не остановило. Впрочем, даже мне она не досталась невинной.
— Правда?
Лайонел поднялся и подошел к постели.
— Что с тобой? — насмешливо поинтересовался он. — Все оказалось не так, как бы тебе хотелось?
Катя покачала головой:
— А ты Вильяму сказал правду?
— Конечно! Он не поверил.
— А ты…
— Я не стал настаивать. — Молодой человек пожал плечами. — К чему?
— Лайонел… — Девушка протянула ему руку, но он отшатнулся. Голубые глаза стали холоднее.
— Не нужно этого!
Катя опустила руку, а он едко заметил:
— Маленький мальчик, которому хотелось, чтобы отец и брат его оценили, вырос, теперь ему ничего не нужно.
Девушка подтянула колени к животу, положила перед собой руки и пробормотала:
— Ничего, кроме все той же оценки брата.
Лайонел вернулся на подоконник, взял телефон и обронил:
— Десять минут давно истекли! Сладких снов!
Солнце блестело в золотистых волосах, играло на ресницах, а лучики, отбрасываемые от бриллиантовых запонок, в танце скользили по столу.
