Она с жадностью слушала каждую книгу, каждое стихотворение, которые я читала. Однажды я прочитала собственное стихотворение. Я подошла очень близко и прошептала ей на ухо:
Хочу быть
как морские волны,
как облака в шторме,
но я – есть я.
Однажды я вырвусь
Из собственной кожи
и сотрясу небо,
словно сотня скрипок.
– Очень хорошо, очень, – уставшим голосом произнесла она. – Не забывай писать, Эсперанса. Ты не должна останавливаться. Это сделает тебя свободной. – Я кивнула, но тогда еще не понимала, о чем она говорит.
Я не знала, что она умрет в день, когда мы затеяли игру. Мы изображали ее, откидывая голову назад и беспомощно размахивая руками и ногами, копируя ожившего покойника. Мы подражали ее смеху. Мы говорили, как она, как слепые люди – не двигая головой. Мы показывали, как нужно было приподнимать ее голову, когда она хотела пить – она медленно пила из зеленой жестяной кружки. Вода была теплой с привкусом металла. Люси смеялась. Рейчел тоже. Мы пародировали ее по очереди. Мы орали фальшивым тонким голосом, прося Тотчи спуститься и помыть посуду. Это было легко.
Мы не знали. Она умирала так долго, что мы забыли об этом. Может быть, ей было стыдно. Может быть, она стыдилась того, что умирает так долго. Ее дети хотели снова быть детьми, вместо того чтобы мыть посуду и гладить рубашки отца, а ее муж просто хотел вновь обрести жену.
И затем она умерла. Моя тетя, которая слушала мои стихотворения.
И затем мы начали жить своими мечтами.
Эленита, карты, пальма, вода
Эленита, похожая на ведьму, вытирает стол тряпкой, потому что Эрни, кормящий ребенка, разлил лимонад.
– Унеси этого сумасшедшего отсюда и пей свой лимонад в гостиной, – сердится она. – Разве ты не видишь, что я занята?
Эрни уводит ребенка в гостиную, где они вместе смотрят мультик о кролике Багз Банни по телевизору.
– Хорошо, что тебя не было здесь вчера, – говорит она. – Вчера все шло не так.
У нее цветной телевизор и красивая мебель, обитая чем-то красным и пушистым, похожая на плюшевых мишек, которых раздают во время карнавала. Все покрыто полиэтиленом. Я думаю, что из-за ребенка.
– Да, это хорошо, – соглашаюсь я.
Но мы остаемся на кухне, потому что она работает именно там. На крышке холодильника стоят освященные свечи, какие-то зажжены, какие-то – нет, они красные, зеленые и синие, пластиковая фигурка святого и крест из пальмовой ветви, а к стене приклеено скотчем изображение вуду-руки.
– Принеси воду, – просит она.
Я иду к раковине и беру единственный чистый стакан, большую пивную кружку, на которой написано «Это пиво принесло Милуоки славу», и наполняю ее горячей водой из-под крана и ставлю на середину стола. Так, как она меня учила.
– Посмотри в нее, видишь что-нибудь?
– Я вижу только пузырьки.
– Видишь чье-нибудь лицо?
– Нет, только пузырьки, – отвечаю я.
– Ничего страшного, – говорит она и трижды перекрещивает воду, а затем начинает раскладывать карты.
Это не обычные карты. Они странные, со светловолосыми мужчинами на лошадях и сумасшедшими битами с шипами. Золотые кубки, грустные женщины, одетые в старомодные платья, и плачущие розы.
Я слышу, как из гостиной раздаются звуки заставки мультика о кролике Багзе, я смотрела его раньше, и мне хочется оказаться там, рядом с Эрни и ребенком, но сейчас расскажут о моей судьбе. Вся моя жизнь на этом кухонном столе: прошлое, настоящее и будущее. Затем она берет меня за руку и рассматривает ладонь. Закрывает ее. Закрывает глаза тоже.
– Чувствуешь холод?
– Да, – вру я. – Немного.
– Хорошо, – отвечает она. – Los espiritus
[10] уже здесь.
И начинается.
– Карта, на которой изображен темноволосый всадник на черном коне, означает зависть, а вот эта – печаль. Вот здесь рой пчел, а тут – залежи богатства. Ты скоро пойдешь на свадьбу, и ты, кажется, недавно потеряла какую-то поддержку?
Мне ясно, о чем она говорит.
– Что насчет дома? – интересуюсь я, потому что именно за этим сюда и пришла.
– Ах да, дом в сердце. Я вижу дом в твоем сердце.
– Это все?
– Это все, что я вижу, – отвечает она, а затем встает, потому что дети спорят друг с другом. Она поднимается, чтобы отругать их, а затем – обнять. Она действительно любит их, только вот иногда они бывают несносны.
Она возвращается, и я разочарованно вздыхаю. Она ведьма и знает много вещей. Если болит голова, она обмажет твое лицо сырым яйцом. Хочешь забыть старую любовь? Возьми куриную ножку, перевяжи красной лентой, покрути над головой три раза, а затем сожги. Злые духи не дают спать? Поставь у изголовья освященную свечу на семь дней, а на восьмой плюнь на нее. И много-много других вещей. Теперь она видит, что я расстроена.
– Дорогая, если хочешь, я посмотрю еще. – И она снова глядит на карты, крест из пальмовой ветви, воду и странно кивает.
Дом в сердце, я была права. Только я не понимаю.
Новый дом, сделанный из сердца. Я зажгу для тебя свечу.
И за все это я отдаю пять долларов.
– Спасибо и прощай, и берегись дурного глаза. Возвращайся в четверг – звезды будут сильнее. Да благословит тебя Дева Мария. – Она закрывает за мной дверь.
Джеральдо, фамилия неизвестна
Она встретила его на танцах. Он тоже был молод и красив. Говорил, что работает в ресторане, но она не помнит в каком. Джеральдо. И все. Зеленые штаны и футболка с логотипом ресторана. Джеральдо. Так он представился.
Могла ли она знать, что станет последним человеком, который видел его живым? Несчастный случай. Наезд. Водитель скрылся с места происшествия. Марин часто ходит на подобные дискотеки. Танцзал Аптаун. Логан. Эмбасси. Палмер. Арагон. Фонтана. Манор. Ей нравится танцевать. Она знает, как исполнять кумбию и сальсу, и даже ранчеру. И Джеральдо просто был одним из тех, с кем она танцевала. Одним из тех, кого она встретила в ту ночь. И все.
Вот такая история. Вот что она рассказывала раз за разом. В первый раз – врачам «Скорой», во второй – полицейским. Ни адреса. Ни фамилии. Пустые карманы. Как жаль.
Марин не может объяснить, почему все это казалось ей настолько важным. Она ведь даже не знала его. Больничная приемная. В ту ночь работал только один интерн. Возможно, если бы хирург приехал, если бы Джеральдо не потерял столько крови, они бы знали, кого предупредить о его смерти и где искать этого человека.
Но разве это имеет значение? Для нее он был никем. Он не был ее парнем. Только очередным нелегалом, который не говорил по-английски. Очередным мексикашкой. Ну, вы знаете таких. Они всегда выглядят виноватыми. И что она делала на улице в три утра? Марин, которую отправили домой, завернув в пальто и вручив ей аспирин. Как она это объяснит?
