– Это было не так уж плохо, верно?
– Пожалуй.
– Вот и хорошо. А теперь я проголодалась. Накорми меня.
– При одном условии.
– Что еще за условие?
– То, что произошло в амбаре… останется в амбаре.
Она расхохоталась.
Я подошел к столу и посмотрел на свои вещи, разложенные на некрашеных досках.
– Теперь я могу надеть все обратно?
– Да.
Я собрал корзинку – настоящую плетеную корзинку – и положил ее в автомобиль. Потом я открыл дверь, помог Сэм забраться внутрь и поехал вдоль реки вниз по течению. У южной оконечности моих владений река сужается. Когда вода стоит низко, можно перейти ее вброд, не замочив трусы. Сегодня вечером было как раз такое время.
В середине реки расположен холм из камней, песка и деревьев. Нечто вроде островка. Он полностью уходит под воду только при сильнейшем разливе. Я остановил автомобиль, взял корзинку и фонарь Коулмана
[47]. Мы сняли сапоги, оставили их на берегу, закатали джинсы и побрели через реку. Луна только поднималась на западе, и апрельский вечерок освежал нас. Мы забрались на островок и прошли под тонкий лиственный полог четырех падубов, которые очень неплохо чувствовали себя там. Я зажег фонарь, расстелил шерстяное одеяло, разложил еду, открыл бутылку каберне и жестом предложил Сэм сесть.
– Ого! Ты сам все это придумал?
– Дампс посоветовал захватить фонарь.
– Я поражена.
Усевшись, она налила каберне в пластиковые чашки и протянула одну мне.
– Нет. – Я покачал головой.
– Ты ничего не будешь пить?
– Я никогда не пью, если ношу оружие, – это была чистая правда.
Сэм отпила глоток и покачала головой.
– Ты такой напряженный. Неужели ты носишь оружие даже в постели?
– Не сказать, чтобы ношу, но держу под рукой.
Она посмотрела на реку.
– Думаешь, где-то здесь есть плохие парни?
– В том-то и штука, что никогда нельзя знать заранее.
Она протянула чашку.
– Пей чертово вино, Ковбой.
– Ну, может, глоточек-другой.
Я сел и предложил ей тарелку. Сегодня я приготовил шпинатный салат, запек в духовке кусок лососины и отварил немного риса. Холостяцкая жизнь вынудила меня научиться некоторым вещам, которых я не делал раньше. Запеченная лососина могла бы находиться на вершине списка, а приготовление шпинатного сала – на одном из первых мест. Я показал Сэм подливу из растительного масла с уксусом, соль и перец. Она сидела лицом ко мне, скрестив ноги, с тарелкой на коленях и улыбалась. Она явно получала большое удовольствие; полагаю, и я тоже. Я протянул ей пластиковую миску с нарезанной ломтиками клубникой.
– Салат лучше есть с этим.
В нескольких милях от нас тихо лаяли койоты. Потом им ответили другие, где-то поближе.
Сэм принялась жевать.
– Вчера я кое-что уяснила о тебе.
– Вот как?
– Да.
Я ждал.
– Это… – она указала вилкой на «Кольт 1911», – …это альбатрос.
Я читал «Балладу о старом мореходе»
[48], так что понял метафору и согласно кивнул.
– Время от времени, но не всегда.
– Но тебе трудно снять его, не так ли? Я имею в виду, не физически.
– Трудная часть состоит не в усвоении навыка, а в том, что происходит с твоим мыслительным процессом во время его усвоения. На твою грудь прикалывают значок, вешают эту штуку на твое бедро, и ты начинаешь по-другому смотреть на мир. Ты рассматриваешь любой сценарий, с какими приходится сталкиваться, в контексте защиты и обороны. Ты думаешь о том, как защитить окружающих людей. В ресторане ты всегда садишься лицом к двери, проверяешь запасные выходы, берешь на заметку разные мелочи.
– И это еще не самое худшее, так?
– Да. Хотя я бы назвал это не худшей частью, а призванием.
Она ждала, гоняя салат по тарелке и неспешно потягивая вино. Я продолжил:
– Довольно скоро ты утрачиваешь способность просто радоваться жизни. Ты начинаешь упускать важные моменты. Ты упускаешь из виду личные отношения. Ты вообще упускаешь из виду массу вещей. По крайней мере, так было со мной. Но как бы это ни было плохо и нежелательно, если ты в три часа утра сражаешься не на жизнь, а на смерть с плохим человеком – допустим, он приставил нож к горлу твоей жены или дочери, продает кристаллический метамфетамин или же пытается воткнуть что-то острое в тебя, а может быть, хуже того, в твоего ребенка, – то тебе лучше ввязываться в драку с правильным образом мыслей. И тебе понадобится что-то получше, нежели чайная ложка. Ты можешь не верить, но мне доставляет удовольствие носить эту штуку. Я не наслаждаюсь этим; фактор крутизны давным-давно исчез. Эта вещь предназначена для того, чтобы сеять хаос и разрушение, и при умелом использовании она очень хорошо выполняет свою работу. Поверь, что вытирать кровь, особенно свою собственную, – это невеликое удовольствие. Куда хуже, если это кровь любимого человека.
– Но все же, почему? Я серьезно. Ты вышел в отставку. Ты мог отойти от дел, оставить все это в прошлом.
– Я думал об этом, но сделать это – все равно что освежевать себя заживо. Не уверен, как долго я протяну без своего дела. Я знаю и всегда знал, что на моем пути будут встречаться люди, которые не могут постоять за себя. Стаду овец нужна пастушья овчарка. Возможно, они не знают об этом и даже не скажут мне «спасибо», но я делаю это не ради благодарности.
– Значит, ты готов умереть за совершенно незнакомого человека.
– Я стараюсь избегать этого, но каждый раз, когда ты берешь в руки оружие, есть вероятность умереть. Одно сопровождает другое. Это как оборотная сторона медали. Послушай, у меня нет мессианского комплекса, но я прослужил двадцать лет в силах правопорядка и хорошо знаю, что плохие парни – вовсе не дураки. Они идут на тебя не с мухобойками. Они идут, чтобы уничтожить, подчинить или поработить тебя. Большинство людей из светского общества не любят думать об этом, но это факт. Поэтому есть люди вроде меня, которые думают: «Может быть, если я буду готов и способен это сделать, то помогу кому-то, кто не в силах постоять за себя. И может быть, делая это, я поверну волну вспять». Потому что, в конце концов, все очень просто. Все сводится к противостоянию добра и зла. И хотя мне безразличны многие вещи, я абсолютно ненавижу зло, которое творят над невиновными людьми.
