– Я видел, как выглядит поезд, потерпевший крушение, и, можешь поверить, ты не похожа на него.
Она на мгновение прислонилась ко мне.
– Спасибо.
Мы прошли немного дальше. Она взяла меня под руку; этот жест казался уютным и непринужденным.
– Ты о чем-нибудь сожалеешь?
– Конечно. О многом.
– Например?
Я пожал плечами.
– К тому времени, когда я сообразил, что Энди идет ко дну, было уже слишком поздно. Она пыталась добиться моего внимания, а я не уделял ей внимания, когда это было нужно. Поэтому она нашла утешение в занятии, которое придавало ей ощущение собственной ценности, – то есть начала тратить деньги так, словно они растут на деревьях. – Я криво усмехнулся. – Я регулярно получаю уведомления о том, что кому-то задолжал. Иногда из таких мест, о которых я даже не слышал. В прошлом месяце мне пришел счет за проживание в отеле, аренду лимузина и посещение бара на Манхэттене. Прошло два года, и они все-таки нашли меня. Три тысячи двадцать три доллара. Должно быть, там подавали самый лучший мартини. – Я покачал головой. – Теперь я всегда искоса поглядываю на почтовый ящик, поскольку не знаю, что находится внутри.
На Сэм была белая оксфордская рубашка, расстегнутая сверху на две пуговицы. Пот стекал по ее шее в ложбинку внизу. Она посмотрела на мой «Кольт 1911».
– Тебе приходилось стрелять в людей из этого оружия?
– Да.
– Они мертвы?
– Да.
– Ты сожалеешь об этом?
– Нет. Они пытались убить меня. А некоторые из них пытались убить Броди.
– Ты всегда стреляешь в людей, чтобы убивать их?
– Нет. Я стреляю в них для того, чтобы они больше не могли угрожать мне или другим людям. Если они умирают, это их проблема. Если они не хотят умирать… ну, тогда им нужно было подумать об этом, прежде чем угрожать другим.
– Все так просто, да?
– Не все, но многое.
Она положила руки на бедра и приподняла бровь. Ее плечи часто двигались в унисон с уголками рта, словно ими управлял невидимый кукольник.
– Джорджия сказала мне, что ты научил ее стрелять.
– Да, это правда.
– Зачем?
– Ну, она одинокая женщина с трудным прошлым. У нее свой бизнес, и по ночам она остается одна с наличными деньгами. Долгое время она вообще боялась находиться где-то в одиночестве. Так что у нее было много причин.
– А меня ты научишь?
Я поскреб подбородок и попытался представить дело со светлой стороны.
– Принимая во внимание твой выбор спутников мужского пола, это неплохая мысль.
Она рассмеялась и пихнула меня в плечо.
– Кажется, ты говорил, что не пытаешься судить обо мне.
– Мой отец давным-давно говорил, что между предубежденностью и здравым суждением есть большая разница.
Она кивнула, скрывая улыбку.
– Так ты научишь меня стрелять?
Я повернулся к Сэм. Она улыбалась и едва не подпрыгивала на цыпочках.
– Да, я научу тебя.
– Вот и хорошо.
Хотя я полагал, что ей будет полезно научиться стрелять, что это даст ей душевное спокойствие и поможет защитить себя и свою дочь, я не мог откровенно сказать, что это было единственной причиной моего согласия.
Когда мы вернулись домой, Броди и Хоуп дружно сопели на диване, соприкасаясь плечами. В DVD-проигрывателе заканчивалась последняя сцена из мультфильма «В поисках Немо». Я отнес Хоуп в машину, и Сэм уехала в город, пока я пытался уложить Броди в постель. Я уже укрыл его одеялом, когда он пробормотал:
– Папа?
– Да, здоровяк.
– Мама звонила.
Это случилось впервые почти за целый месяц. Я сглотнул.
– Что она сказала?
– Сначала она говорила очень тихо. Думаю, она плакала. Она хотела знать, как я поживаю. Хотела знать, как идут мои дела в школе и насколько я вырос. – Я откинул волосы с его лба. – Папа?
– Да…
– Я рассказал ей, что ты продал стадо… и «корвет». – Он сглотнул. – Тогда она сильно расплакалась. И я… тоже заплакал.
– В этом нет ничего плохого.
Он сел в постели.
– Я спросил, приедет ли она домой, и она сказала, что собирается вернуться в Рок-Бэзин до конца месяца, но пока не знает, куда. Папа?
– Да. – Тут я поперхнулся.
– Ты плачешь.
Слезинка выкатилась из уголка моего глаза, скатилась по носу и повисла на подбородке. Я пытался ее удержать, но…
Он подставил руку, поймал слезу в ладонь и посмотрел на нее. Боль была начертана во всем его облике. Я скрипнул зубами. Я мог защитить абсолютно незнакомых людей от их похитителя, но не от собственного сына. Его голос был ломким и напряженным.
– Ты не всегда говоришь об этом, но иногда кажется, что тебе больно внутри, и ты не говоришь только потому, что не хочешь расстраивать меня. Но если тебе снова будет больно, то скажи мне, ладно?
Я кивнул, поцеловал его и выключил свет. Он остановил меня, когда я стоял у двери:
– Папа?
– Да, здоровяк.
– Думаю, маме тоже больно. Я слышал это в ее голосе.
– Знаю, сынок. Я знаю.
Я вышел на улицу, где смог наполнить легкие свежим воздухом и напомнить себе, что его мать была наркоманкой, что она разорила меня, что она спала с городским врачом, забрала у меня практически все, что я считал дорогим для себя, и при этом ни разу не извинилась.
Но это не слишком помогло.
Часть III
El es muy bueno cabalgar el rio
[36].
Один техасский рейнджер про другого
Глава 31
Раннее утро я встретил снаружи, сгорбившись над кружкой горячего кофе и глядя на флюгер. Нужно было смазать его. Ветер дул с востока, но флюгер указывал на север. Двери амбара были открыты, на полу расплывалось пятно автомобильной смазки. Мой автомобиль исчез; остались лишь следы от гудиеровских шин. Я почесал живот, но это не успокоило меня.
Энди никогда не интересовалась садоводством, кроме выращивания одной культуры: помидоров. Она выращивала помидоры во множестве и с необычайной энергией. Они были одним из ее болезненных пристрастий. Я помог ей распахать десять грядок за амбаром, где она посадила сотню кустов. Потом я подключил пластиковый шланг к водяному баку и установил разбрызгиватели для каждого растения. Почти девять лет помидоры лезли у нас из ушей. Она раздавала их всем и каждому, кто высказывал такое желание. Мы даже расставили по углам четырех пластиковых сов на палках, чтобы отпугивать ворон. Помидоры были сладкими и имели фруктовый вкус. Не могу сосчитать, сколько раз я видел, как она снимает помидор, вгрызается в него и улыбается, в то время как алый сок стекает по ее подбородку.
