– Вы ведь внучка Огастеса Миддлтона, не так ли? Ваш дедушка и мой отец вместе учились в Гарвардской юридической школе. Они даже начинали клерками в одной и той же юридической фирме, и Огастес был шафером на свадьбе моего папы.
Моя рука, вытянутая в направлении мистера Вандерхорста, застыла в воздухе, неожиданно став тяжелой, словно камень. Хозяин же как будто ее не заметил. Что делать? Я наклонилась через стол и, положив между нами прайс-лист, вновь взяла чашку с кофе.
– Увы, я не знала, что наши семьи знакомы. Да, мир тесен. – Я быстро глотнула кофе. – В любом случае, как я уже сказала, моя компания очень заинтересована…
– Когда мне было восемь, между ними случилась какая-то размолвка. После этого они перестали общаться. Изредка встречались в зале суда, но ни разу не обменялись ни единым словом.
Стараясь дышать медленно, я попыталась проглотить кофе и не поперхнуться, а также сделала сознательное усилие, чтобы не начать дергать ногой. Черт. Неужели мистер Вандерхорст пригласил меня сюда лишь затем, чтобы рассказать про моего деда Гаса? Или он сейчас выставит меня за дверь? И, вообще, разве нельзя было просто сказать мне все это по телефону и не ставить меня в неловкое положение?
– Несмотря на их размолвку, мой отец всегда считал его одним из самых достойных людей, которых он встречал в своей жизни.
– Видите ли, дедушка умер, когда моему отцу было всего двенадцать, поэтому я ничего не могу сказать по этому поводу.
– Знаете, вы очень похожи на него. И на отца тоже, хотя мы с ним никогда не встречались. Время от времени в газетах мне попадались снимки ваших родителей. Вы совершенно не похожи на вашу матушку.
Слава богу. Если он заведет разговор о моей матери, я буду вынуждена встать и уйти. Нет, конечно, я готова на многое, чтобы внести его дом в наш реестр, но даже у подхалимства есть свои границы.
– Послушайте, мистер Вандерхорст, у меня запланирована еще одна встреча, которую я никак не могу пропустить, поэтому мне бы хотелось обсудить…
И вновь он прервал меня, как будто не услышал моих слов. Взглянув на две конфеты на моем блюдце, он лукаво улыбнулся.
– Ваш дед тоже был легендарным сладкоежкой.
Я открыла рот, чтобы возразить, но мистер Вандерхорст неожиданно спросил:
– Вам нравятся старые дома, мисс Миддлтон?
На миг я испугалась, что в доме есть скрытые камеры, которые в данный момент направлены на меня, чтобы позже воспроизвести запись на одном из этих глупых реалити-шоу. Я застыла, разинув рот, не зная, насколько правдивым должен быть мой ответ. Как будто не желая слышать откровенную ложь, с оттоманки спрыгнула собачка и, смерив меня укоризненным взглядом, выбежала из комнаты.
– Они… э-э-э… знаете ли, они очень старые. И это так мило. Просто блеск! В смысле, я хотела сказать, что сейчас старые дома действительно пользуются популярностью на рынке недвижимости. Как вы, наверное, уже знаете, с семидесятых годов, когда Исторический фонд Чарльстона спонсировал восстановление района Ансонборо, интерес к исторической недвижимости и цены на нее резко возросли. Люди покупают старые дома, восстанавливают их, а затем продают дороже, с большой для себя выгодой.
Я рискнула сделать еще один глоток кофе, надеясь, что хозяин дома больше не уведет разговор в сторону. Посмотрев на нетронутые конфеты на моем блюдце, я решила, что, если положу в рот хотя бы одну, мистер Вандерхорст наверняка воспользуется моим молчанием, чтобы вновь сменить тему разговора.
– Как я уже сказала по телефону, ваш адвокат, мистер Дрейтон, связался с нами, по всей видимости, для того, чтобы внести ваш дом в наш реестр. Насколько я понимаю, вы решили перебраться в дом престарелых, и у вас нет родственников, которые были бы заинтересованы в вашем особняке.
Пока я говорила, мистер Вандерхорст не притронулся ни к кофе, ни к конфетам. Вместо этого он подошел к одному из высоких окон, которые выходили в сад. Оттуда, где я сидела, мне была видна часть старого дуба. Я умолкла, ожидая, когда хозяин подтвердит то, что я только что сказала, и заодно воспользовалась возможностью откусить кусочек темного шоколада.
Когда старик наконец заговорил, его голос звучал еле слышно.
– Я родился в этом доме, мисс Миддлтон, и прожил здесь всю свою жизнь. Как и мой отец, и дед, и прадед до него. Члены семьи Вандерхорст жили в этом доме с 1848 года, когда он был построен.
Кусочек конфеты застрял у меня в горле. Все понятно. Он не продает дом, я же впустую потратила целое утро. Кое-как проглотив шоколад, я ждала, что он скажет дальше, все это время чувствуя, как совесть дергает меня, шепча в ухо те же самые слова, но только сказанные моей матерью. Только это было давным-давно, и я уже не та девчушка, которая слушала их с надеждой в сердце.
– Но теперь я остался один. Последний из нескольких поколений предков, которые старались сохранить этот дом в нашей семье. Даже после Гражданской войны, когда не хватало денег, они продавали столовое серебро и драгоценности, а порой даже голодали, лишь бы не продавать этот дом. – Мистер Вандерхорст повернулся ко мне лицом, словно вспомнил, что я нахожусь в комнате. – Этот дом – нечто большее, чем просто кирпич, известь и доски. Это связь с прошлым, с теми, кто жил до нас. Это воспоминания и чувство общности. Это дом, в котором рождались дети и умирали старики, пока снаружи менялся мир. Это кусок истории, которую можно потрогать руками.
«Это тяжеленный долг, камнем висящий на вашей шее, который тянет вас вниз, к полному разорению», – хотелось добавить мне. Но я этого не сказала, потому что мистер Вандерхорст внезапно побледнел и пошатнулся, едва устояв на ногах. Я вскочила и подвела его к креслу, а затем протянула чашку кофе.
– Может, вам вызвать врача? Вы плохо выглядите. – Я поставила кофе на стол рядом с ним и, вспомнив, что старик сказал о доме, взяла его за руку. Пусть для меня это просто кирпич и известь, для него дом – это вся его жизнь. Жизнь, которая подходила к концу, у него же не осталось никого, кто взялся бы привести в порядок сад или мог бы любоваться чашками с розочками. Странно, но это опечалило меня, и я по-прежнему не отпускала его руку.
Старик даже не пригубил кофе.
– Вы видели ее? В саду… вы видели ее? Дело в том, что ее видят только те, кого она одобряет.
Я разрывалась пополам, не зная, то ли ответить ему, то ли вызвать врача. Но сказанные им слова я уже слышала раньше, и когда-то, миллион лет назад, моим молодым и легковерным сердцем я поверила им. Это тоже кусок истории, который можно потрогать руками. Я посмотрела старику в глаза и разрешила себе увидеть его мольбу и понять его боль.
– Да. Я видела ее, – ответила я, сделав глубокий вдох. – Но вряд ли потому, что она одобряет меня. Иногда я… вижу вещи, которых нет.
К лицу хозяина вернулся легкий румянец, и он даже улыбнулся. Более того, подавшись вперед, похлопал меня по колену.
– Это хорошо, – сказал он. – Я рад это слышать.
