Альфред Бузи уснул, сидя на рояльном табурете, но уснул не настолько глубоко, чтобы уйти от кошмаров или сновидений. Он часто просыпался, хотя и ненадолго, каждый раз, когда затекали руки или голова на жесткой крышке, а однажды его разбудил звонок телефона. Он знал, что должен ответить, потом найти кровать, кушетку или даже свернуться калачиком на коврике у него под ногами, но только он пытался собраться с силами для этого, как тут же снова засыпал. Он в своем близком к ступору состоянии заново переживал избиение в Саду, возвращался в тот день, когда отца укусила летучая мышь, терялся в лабиринте проулков и оскорблений, похорон и гроз, он чувствовал пальцы матери на своем лице, а потом жжение мази, он раскручивал свою трость-колотушку над головой и отправлялся на охоту за чужаками на улицах. И он приходил к Джозефу Пенсиллону. Его сновидения были выматывающими и недобрыми.
Это было необычно для него, но Бузи запомнил свои сны, по крайней мере какую-то их сумбурную часть, когда больше часа спустя проснулся и оторвал голову от рояля. Он помнил, что приходил в шатер в городском саду и пел для публики, помнил, что вообще не появлялся там и никто этого не заметил. Он помнил свист и аплодисменты. Он помнил далекий треск и запах, которые прервали его первую песню и заставили его почитателей и поклонников встревоженно заерзать в своих креслах. Это всего лишь микрофонные помехи, сказал он, бесстрастный, как камень. От страсти его песен загорелись провода. Но он знал, он всегда знал, что эта последняя суббота должна быть охвачена пламенем, поэтому он и вызвал пожар в своих снах.
В течение более чем часового беспокойного сна на рояльном табурете Альфред Бузи, более решительный, чем в реальности, выходил во двор виллы, расталкивал мусорные бачки. Может быть, он перевернул их; кажется, пара котов выгибала спины, видя его приближение, и шипела ему свои проклятия. Впервые более чем за пятьдесят лет и только во сне он поднимался по осыпи крутого склона к леску. В какой-то момент он оказался голым, в другой – без обуви, избитым и старым; в какой-то момент он был мальчиком, маленьким Альфредом Бузи, жившим приключениями, пока спят его родители. То ночь, то день, то весна и деревья в цвету, а потом вдруг щипучий ветер и брызги, а потом свет, то ли лунный, то ли солнечный, то ли свет фонарей в руках констеблей с их дубинками, отыскивающих спящих бедняков.
Когда он обнаружил звериную тропу, хорошо утоптанную теми, кто приходил полакомиться из бачков, дикий древний лес за виллой начал исчезать. Альфред, синьор Бузи, мистер Ал – кем бы он ни оказывался в этом фрагменте сна, был уже ограблен, изодран и избит; его одежда была изрезана, а подошвы исколоты острыми камнями. Морская колючка и сосновый кустарник умножали тот унизительный ущерб, который был нанесен ему за прошедшую неделю со всеми ее проколами, побоями и порезами. Но эти раны, полученные среди деревьев, были благородными, нанесенными ему живым миром, который никогда не желал ему зла.
И потому, когда Бузи достал спички из кармана и предложил частичку света и тепла этой холодной сцене, он осознавал, что это можно было счесть за неблагодарность с его стороны. Он явно имел намерение причинить вред. Он добрался до центра того, что должно было стать «Рощей» его племянника, необработанной древесиной вилл и жилищ, которые они собирались построить. До него доносился его собственный далекий голос из шатра, в котором он пел богатым и знаменитым. Он даже аплодисменты слышал. Пламя поедало спичку в его руке. Оно почти подошло к его пальцам, и потому он, не думая, отпустил ее. После дневного дождя дерево занималось медленно. Но когда он уронил почти полную коробку со спичками, отдал ее слабому огоньку, сера вспыхнула. Пламя, получившее подмогу, подпалило ковер тонкой коры и окрепло. Опускаться на колени и раздувать огонь не потребовалось. Лесок потянулся к жару, обнял его. Огонь быстро распространялся, ширился, подбирался к шатрам.
Бузи уже не спал. Сновидение полнилось треском горящих деревьев и отчасти разбудило его. Но он хотел его досмотреть. Он его холил, приходя в себя и позволяя древнему лесу города подвергнуть всех наказанию. Не требовалось большого воображения, чтобы представить, что произойдет, если огонь разгуляется. Ему достаточно было закрыть глаза и снова прижать лицо к подушке из рук, чтобы стать свидетелем того несчастья, которое может принести одна спичка. Его гости в шатре и понятия не будут иметь о наступающем бедствии, а те, кто снаружи – слишком бедные, чтобы платить, слишком непримечательные, чтобы быть приглашенными, – непременно почуют едкий запах дыма и услышат звук трескающегося дерева, идущие с восточной части города, спускающиеся из леска. Они увидят красно-коричневое сияние на небесах и поймут. Это был не рассвет. Еще даже полночь не наступила.
Конечно, кто-нибудь закричит «Пожар!» – это волнение необоримо – и достаточно громко, чтобы его услышали в шатре, где на сцене стоит и не стоит мистер Ал. Когда пожар, всегда лучше находиться вне помещений, поэтому люди в этом сне наяву, который все еще не отпускал Бузи, встали и начали выходить, возможно, посреди песни, не в панике, но и не сказать, чтобы терпеливо. Не в первый раз за этот вечер возникла толкучка. Гости наступали друг другу на пятки. На многих чулках петли будут спущены. Пальто будут оставлены на спинках кресел.
В этом субботнем видении певца Джозеф покидал шатер первым. Ему придется всего лишь пройти по пустому пространству между сценой и первым рядом к выходу, который вел в сад. Когда он выйдет, паника в основном уже спадет. Да, пожар был, но так далеко, что пока он не представлял угрозу. Он скорее был зрелищем, чем опасностью, и вряд ли мог иметь серьезные последствия, вот только вид горящего леса всегда вызывал печаль. Джозеф, конечно, на этот счет имел другое мнение. Мальчика, воспитанного на деньги, сделанные на убийстве деревьев, не так-то легко было победить. Он все сразу же увидит и поймет. В лесу, где он со своими компаньонами – Пенсиллоны и Клайны – собирался построить «Рощу», сейчас бушевал пожар. И что? Смола рожковых деревьев и тарбоновых деревьев, растущих там в изобилии, и всякий валежник в кустарнике и подлеске не требовали наставлений – они прекрасно знали, как подхватить огонь и как гореть. Пожар мог начаться от неосторожно брошенной сигареты. Кто-то мог зайти в лес с масляной лампой. Кто-то решил приготовить там барбекю. Сам Джозеф мог стать причиной пожара, если бы додумался до этого. Никому не приходило в голову ни тогда, ни потом, что такое быстрое освобождение пространства от деревьев, очистка земли и освобождение ее от листвы не является трагедией для тех, кто имел грандиозные строительные планы. Труды природы не требуют оплаты. Остававшийся городской лес либо выгорел бы в тот же вечер, либо был бы вырублен со временем. И кто не предпочтет скоротечную драму ночного пожара бесконечному жужжанию и гудению пил? Уж точно не Джозеф Пенсиллон. Нет, во сне наяву дяди Альфреда – хотя теперь больше похожем на ночной кошмар – голова племянника была откинута назад, и он хохотал, радуясь этой огненной улыбке удачи.
Бузи должен был перенаправить свой сон, отозвать его. В его планы входило замедлить строительство «Рощи», а не ускорить его. Он не мог допустить, чтобы его племянник еще раз одержал победу и к тому же сэкономил деньги. Как не мог он – понял он это слишком поздно – бросить на произвол судьбы всех животных, которые питались у него во дворе, а теперь будут уничтожены адом, который затеял он сам. Он не мог допустить, чтобы они зажарились или задохнулись. Он должен быть их Ноем и вывести их в Землю Обетованную не по морю, а через пламя, и на запад, в город.
