Конечно, Бузи чувствовал себя уязвимым, как это чувствовал бы любой из нас, оказавшись в этой части города, но более всего, с учетом всех событий этой сумасшедшей, надрывной недели, чувствовал он себя глупым, обманутым и – он не сразу нашел это слово – «перезрелым», он словно гнил на лозе своего вдовства, слишком засох, чтобы его можно было сорвать, слишком засох и посеребрился плесенью, чтобы иметь какую-то ценность. Он прежде видел в городе людей вроде себя, уже немолодых, слабых, почти всегда в одиночестве, и удивлялся отсутствию у них величественности или, по крайней мере, скорби по ее утрате. Глупые старики, думал он. Не стоит им выставлять себя напоказ. Сидели бы лучше дома. Он никогда и подумать не мог, что может стать похожим на них или что будет вести борьбу поколений с обеих сторон и два раза потерпит поражение.
Бузи спешил к дому, шел опустив голову, засунув одну руку в карман пиджака, чтобы ласкать грифею. Если он не заблудится в лабиринтах, то этим маршрутом выйдет к средней части городской набережной (неподалеку от громадного аквариума, куда выпускались – для скорой смерти – всякие диковинки, пойманные на берегу или вытащенные из сетей) за половину того времени, которое понадобилось бы ему, выбери он более безопасный и благолепный маршрут. А оттуда ему хватит нескольких минут, чтобы под утешительный плеск океана справа от него добраться до собственных дверей и вздоха облегчения, который он издаст, увидев, что его дом в целости и сохранности стоит на своем месте.
Он посмотрел на часы. Через четыре часа он выйдет на сцену и будет изображать жизнерадостность. Но сначала ему нужно вздремнуть. Он приляжет внизу, на читальном диване в своей репетиционной. Он чувствовал, что ни сил, ни воли подниматься по лестнице у него нет. Чем раньше он отключится, тем лучше. Его будущее представлялось ему слишком сложным и даже слишком опасным, чтобы думать о нем, пока он не восстановит сном силы. А когда это произойдет, его состояние, возможно, улучшится настолько, что он сможет обдумать предстоящие ему сражения с бешенством, жуликами и городом, который, благодаря «Личностям», явно теперь рассматривал его не столько как певца, исполнителя любовных песен, сколько как старого дурака, который посреди ночи схватился с маленькой голой девочкой и попытался выдать это за встречу с неандертальцем. Субрике – черт бы его подрал – написал только о похотливости. То, что было трагедией, облачилось в комические одежды. И все же в трагикомическом сердце происшествия находился ребенок, истинно ребенок, и ребенок, который нуждался в спасении.
Нам не следует удивляться тому, что Бузи (по бесшабашному капризу, как сказали бы некоторые, но он и по сей день продолжает утверждать, что следовал всеподавляющему чувству долга) остановился перед когда-то великолепными воротами сада Попрошаек, сделал глубокий вдох, чтобы укрепить свою решимость, и вошел внутрь. Вероятность того, что мальчик, который напал на него в кладовке, мальчик, который нуждался в спасении и искуплении, мог жить или выживать здесь вместе с другими уличными мальчишками, чумазыми беспризорниками, кормившимися из мусорных бачков, столь ненавистными (спасибо Субрике за подробности) племяннику Джозефу, была невелика, очень невелика. Бузи понятия не имел, как бы он мог узнать ребенка. Может быть, по запаху. По запаху картофельной шелухи. По некой общности разделенного опыта, по крови певца под его ногтями. По взаимной симпатии, если симпатия может возникнуть, несмотря на огромное различие в возрасте, состоянии и происхождении? Но кто знает, что может произойти? По крайней мере будет доказательство во плоти того, что рассказанная Бузи версия событий той ночи абсолютно правдива. Ребенок может стать его свидетельством, а также подтверждением того, что певец – открытая душа, сострадательная и щедрая (за урок этики приходится платить дорогую цену), готовая даже к усыновлению. Мистер Ал, певец и филантроп. Перед мысленным взором Бузи неожиданно возник его обидчик, вымытый и вычищенный, одетый и цивилизованный, у дверей кладовки посреди ночи, он спокойно разглядывает еду внутри, его палец сковыривает крышку с банки маринованных огурцов или варенья, как это сделал был любой мальчишка его лет. Как любой сын. Бузи, лежа в кровати наверху, будет слышать позвякивание персидских колокольчиков и знать, что мальчик наконец дома, что его сын – у него в горле запершило от этого слова – спасен и в безопасности.
Бузи вдруг понял, что не входил в сад Попрошаек более тридцати лет, с тех пор как сад стал неофициальным местом обитания всех, у кого нет ключа от дверей или крыши над головой, всех, кого раздавила судьба или потрясли превратности жизни. Сад, конечно, находился в самой захудалой части города, а потому не являлся ценной гражданской достопримечательностью или такой, которую богатые люди пожелали бы спасти или подвергнуть реновации. Где здесь были панорамные виды на океан? Где деревья? В саду их точно не было. Те места, которые могли претендовать на то, чтобы называться садом, и все еще сохраняли поредевшие клочья травы и некоторые стойкие кустарники, были неухоженными и замусоренными. Несколько оставшихся кустарниковых зарослей – шерстянку и лавр убить практически невозможно – были похожи на кладбищенские кусты, к которым слишком занятые семьи привязывали и оставляли там выцветать затрепанные молитвенники. Слишком занятые, чтобы провести часок со своими покойниками. К затхлому запаху деревьев и листвы добавлялся запах экскрементов, мочи, парафина и обгоревшего дерева. Бузи пришлось поднести руку к носу – иначе его бы вырвало. Неудивительно, что у этого сада были и другие названия – «Писсуарня» и «Сортир». Ему следовало купить сигару для этой прогулки, чтобы освежать себе воздух.
Однако запахи не обескуражили Бузи. Он чувствовал целеустремленность. Должна же быть причина, по которой он забрел в сад, а не вернулся тем путем, которым шел в город, по богатым городским кварталам, что было бы разумнее. Он сегодня вечером поднимется на сцену, зал перед ним будет заполнен городской элитой, и он произнесет речь, обратится к ним с призывом. Они будут пристыжены, когда сравнят свою буржуазную жажду наслаждаться миром (и владеть им) с желанием певца сделать мир лучше. На них будет их лучшая одежда. А он должен не забыть одеться по-простецки. И бинты он снимать не собирается.
Он бесстрашно провел этот день в одиночестве, чтобы исследовать состояние сада Попрошаек, скажет он, не сомневаясь в эту секунду, что преодолеет свой страх перед публичными выступлениями. Нет, он возьмет храбрую ноту, чтобы смягчить впечатление от того, что они, вероятно, прочли этим утром в «Личностях». И то, что он обнаружил, скажет он, было позором. Вполне порядочные люди – с некоторыми он поговорил – живут в условиях, непригодных даже для собак, это такая разновидность убожества, в которой могут процветать только крысы и свиньи. Да, теперь Бузи понимал свое назначение. Все, что случилось с ним за ту неделю, привело его в сад, чтобы он мог стать их престарелым заступником. Он сделал несколько глубоких вдохов и поднял голову, чтобы увидеть то, что он может найти, и того, кого сможет обнаружить.
Те немногие крепкие дома, которые он видел, имели крыши либо из гофрированных листов жести, придавленных украденными дорожными плитками, чтобы их не унесло ветром, либо сырыми досками из срубленных в леске деревьев. Более ветхие сооружения, по большей части самодельные, изготовленные из картонных коробок и деревянной тары и покрытые листвой и бумагой, скорее напоминали гнезда, чем дома. В этом саду обитали люди-грачи.
