Журналист сунул визитку в блокнот, стараясь не ввязываться в разговор с этим типом – «Лесоторговец? Господи, какая скука», – а скорее еще раз сосредоточиться на женщине, которая стояла в такой близости от него, что ее духи щекотали ему горло. Она напомнила Субрике его тетушку, к которой он вожделел в юности. Обе были стройными и, хотя и невысокого роста, обе были очаровательными, с гораздо более оформленными фигурами, чем у молодых, гораздо более кошачьими и интригующими.
Хорошо одетая подруга Бузи предпочитала держаться подальше от официальных лиц и знаменитостей, поэтому ее почти не оказалось на черно-белых фотографиях, которые он перебрал тем днем в «Личностях» и принес на свой стол. Он видел только ее коротко стриженные волосы и плечико «от портного» ее искусно скроенного жакета на заднем плане на одной или двух фотографиях. Но даже без фотографии с более крупным планом, которую он мог бы изучить за своим столом, он легко вспомнил бело-голубой бандок, легко, словно прядь тумана, наброшенный на плечо, и маленькие цветные туфельки с изогнутыми каблуками. В особенности ему понравилось выражение тихого недоумения, которое сохранялось на ее лице, и ее юбка, кайма, то, как она трепыхалась на ветру, почти не сопротивляясь ему, но и не сдаваясь полностью. Сосредоточиться на ком-то другом было затруднительно.
Теперь ему было уже трудно сосредоточиться на статье для «Личностей». Субрике пришлось принести на стол стаканчик кларета – с бутылкой, – а еще он по своей привычке, действовавшей, когда он работал один, расстегнул пуговицы на ширинке и ослабил ремень. Чтобы можно было пошире вздохнуть, говорил он. Может быть, по этой причине его статье, несмотря на ее поспешную публикацию и сомнительную полемичность, удавалось к тому же казаться похотливой и хищной, не уступающей тем существам, которые были названы в тексте. Он сплел историю взволнованной версии нападения, изложенной Бузи, и уверенности пострадавшего в том, что повреждения ему нанес ребенок. Но причесанный отчет Субрике избегал указания на то, что это был мальчик, чего требовал Бузи. Воздействие на его читателей будет, скажем, более сильным, если образ, который должен возникнуть перед их мысленном взором, будет образом обнаженной девочки, если они будут воображать, ее маленькие конечности, обвившиеся вокруг состарившихся конечностей мистера Ала в любом месте, которое читатели дадут себе труд вообразить, ее зубы и ногти, вонзившиеся в его плоть, ее тело, влажное, упругое, пахнущее (подробность из описания Бузи, понравившаяся Субрике) картофельной шелухой. К этому он добавил последние новости, источником которых были попрошайки и бродяги, которые (поскольку сон среди кустов, под тряпьем и подшофе не воспрещался только в дневное время) были вынуждены покидать сад Попрошаек и наводнять («оккупировать» – сказал бы он) богатые, приличные, более теплые кварталы нашего города в надежде по меньшей мере устроить банкет из остатков наших трапез, пообедать в «Ресторане отходов».
Бузи был не единственным, кто подвергся нападению бездомных, диких бродяг, заморышей, писал он, а его вилла была не единственным взломанным домом. Ограбления и нападения совершались на прежде респектабельных улицах, возвращение домой по которым вечером с бумажником в кармане и на чуть нетвердых после выпивки ногах вместо удовольствия могло теперь обернуться неприятностями. К одиноким женщинам и семьям приставали нищие, требующие подарков и услуг всякого рода, включая и те, что не поддаются описанию. Туристам докучали, на них нападали. Торговцам приходилось укреплять двери и окна своих заведений. Наблюдался всплеск ограблений. И опять Бузи оказался не единственным человеком, кому в последнее время пришлось в темноте с тяжелой тростью и бьющимся сердцем спускаться по лестнице, чтобы прогнать незваных гостей. И он был не единственным, у кого после этого остались шрамы. Что-то следовало предпринять, чтобы остановить разложение («чт – т не тл жн е, чт – т эффективн е, чт – т радикальн е»); в противном случае наш город будет контролировать не полиция, а племя рычащих городских дикарей, «одетых двуногих», для которых наши современные улицы и проулки станут тем, чем овраги и тропинки были для естественных дикарей древности: «Эт т г р д стал их джунглями».
Конечно, эти соображения не принадлежали Субрике лично. Ему нравилось думать, что природа наделила его щедрым сердцем, но не настолько щедрым, чтобы из принципа замотать увлекательную историю. Он считал своим долгом сообщить (хотя и не подкрепляя сообщения никакими свидетельствами), что среди жителей районов, близких к саду, начинается движение за то, чтобы взять закон в свои руки. Нищие будут изгнаны из города вместе со всеми голоштанниками и бродягами, которые стали источником беспокойства на улицах. Если среди горожан, писал он, и раньше были «экстремисты», которые не могли не видеть в этой голытьбе, обитающей в парках, «чел веческие тбр сы, к т рые ср*т и сс*т, как с баки», то какое право имел он, – человек, у которого, как это ни печально, нет семьи или средств, которые нуждались бы в его защите, – говорить, что этих людей не следует изгонять из города, подобно собакам, вместо того чтобы привлекать угощениями и лакомыми кусочками? Он процитировал одну из песен Бузи (очень кстати, как показалось ему): «Вчера ты объедки давал собаке, / К утру она изголодалась до драки», хотя Бузи имел в виду мужей или любовников, а не каких-то там дворняжек.
Субрике нужно было поговорить теперь с кем-нибудь из горожан, чтобы придать некоторый вес своему заявлению, выступить от имени человека со скупым сердцем. Он по наитию вытряс из блокнота визитку, врученную ему ранее, и набрал номер на рычажковом телефоне, установленном недавно в его квартире редактором «Личностей». Да, фамилия была Пенсиллон. Джозеф Пенсиллон. Вот уж кто наверняка был «экстремистом». И брокеру Пенсиллону – как он просил его называть – почти не требовалось никаких подсказок, когда он отвечал на просьбу разделить гражданскую озабоченность, высказанную Субрике. Да, город, на его взгляд, с появлением так называемых попрошаек утратил изысканность.
– А вы бы согласились с тем, что они не многим лучше, чем… как говорят некоторые, не многим лучше, чем животные?
Субрике откинулся далеко на спинку его кресла и запустил свободную руку в ширинку и под трусы: приглашение – явно – Сарки спрыгнуть с подоконника, где он выгибал бровь своей спины на каждого прохожего, и устроиться на удобных коленях хозяина.
– Я бы согласился, – сказал Джозеф, брокер Пенсиллон. – С этим, по крайней мере, согласился бы.
– Не многим лучше, чем собаки?
– Чем дикие собаки. Не домашние любимцы, конечно. – У Джозефа была пара мальтийских мастифов, они охраняли его склад леса и были, как он считал, безукоризненны, в отличие от тех незваных гостей, которых они ловили.
– А не готовы ли вы выразить сочувствие тем, кто предлагает прибегнуть к более кардинальным мерам?
– Например?
– Например… я смущаюсь, говоря это, но, возможно, к переселению. – Субрике порадовался, что Пенсиллону не видны ни его улыбка, ни срамные части, которые теперь, когда Сарки решил переместиться и вытянулся в просиженном кресле, могли вздохнуть полной грудью.
– Вы имеете в виду вывоз нищих?
