Последнее место, которое предстояло проверить Бузи, чтобы окончательно успокоиться, было под кроватью. Он не стал опускаться на колени – суставы у него не работали, и на ногах он нетвердо держался; спаси Господь его суставы – он поколотил своей тростью в темноте, укрытой лоскутным одеялом, только на миг испуганно подумав, что оттуда может появиться пара рук, ухватить его за щиколотки, и еще на более короткий миг пожелав и найти там прячущегося ребенка, которого он смог бы приручить, накормить, цивилизовать, даже усыновить, любовно воспитать. Если мужчины и женщины могут сходить с ума по коту, несмотря на его неприручаемые когти, или обожать собаку, несмотря на ее жестокие клыки, то почему не ребенка, даже если этот ребенок одичал? Нашел он там только чемоданы, коробки с нотами и липкое скопление паутины. Он покачал головой, осуждая собственную глупость и собственное одиночество. Чем скорее он выйдет из дома на улицу, тем лучше. Пусть начнется день.
Его лучший дневной костюм благородной синевы сидел на нем чуть свободнее, чем обычно. Он мог легко засунуть руку под пояс брюк, а сзади они были мешковатые. Ему пришлось потуже затянуть пояс, так что пуговицы оказались сбоку. Его шея, подумал он, торчала из воротника, как цыплячья, в особенности после того, как он завязал узел галстука, и плечи его ощущали необычный простор в пиджаке. Но теперь, полностью одетый, он чувствовал себя более сильным духом. Ему оставалось только сунуть в карман пиджака свой ископаемый талисман на удачу и надеть медали, подобающие случаю, его ряд полированного тщеславия. Медалей у него был целый ящик. Таковой была застоялая привычка города уже на протяжении нескольких сотен лет – раздавать эти украшения (то есть раздавать мужчинам) за какие-либо достижения, не важно, если они незначительные или низкие: за, скажем, завершение строительства здания, или за длившуюся всю жизнь работу в ресторане, или на золотой юбилей свадьбы. Носить их означало вывесить на своей груди сверкающую краткую биографию.
Избранная биография Бузи в то утро его речи заявляла о нем как о члене Троянской публичной лиги, на протяжении сорока лет благотворителе «Граждан», а также почетном докторе Музыкальной школы, победителе Афинского фестиваля песни в своей категории и «полномочном представителе в области искусств на всех торжественных представлениях и симпозиумах мира». Он прицепил пять наград к своему лацкану и повернулся к зеркалу в полный человеческий рост, находившемуся в спальне, – такими вещами редко пользуются в нынешние времена. Нет, что бы он ни надел, что бы ни сделал, ему не скрыть наклеек и бинтов, не спрятать распухшую, кровавую соплю шрама на губе. Вообще-то он ничего не имел против. Это были его видимые глазу извинения за плохую речь или за неважный подбор благодарственных слов. Люди начнут волноваться за него, будут спрашивать подробности. Он скажет, что коты тут ни при чем, проливая свет на случившееся с ним. Как ни при чем и другие животные. На него напал голодный ребенок. Нет, даже точнее, на него напал мальчик. Он знал достаточно о своем городе и его исконном похабстве, а потому сразу же хотел исключить всякую вероятность того, что его поцарапала и покусала девочка, свирепая и абсолютно голая девочка. О да, о да, мы слышали это и раньше, скажут они. Нет, это был ребенок, и определенно это был мальчик. Мальчик будет более безопасным выбором. А еще он с нетерпением ждал возможности рассказать аккуратно причесанную историю.
Альфред Бузи вышел на улицу, покинув виллу не через двор, покрытый слизью кашеобразной еды и отходов, которые надлежало вымести, смыть из шланга, а через высокие двойные двери с их уникальным тяжелым ключом, как то и подобает человеку в костюме и с медалями. Было рано. Времени ему хватало, и он мог обойтись без такси или одного из экипажей с пони, которые все еще обслуживали туристов на набережной. Он решил пойти пешком. До Аллеи славы было недалеко, даже если идти обходным безопасным путем – по многолюдным бульварам и проездам, избегая трущоб и многоквартирных домов. Бузи двинулся в путь к городу, и солнце светило ему в спину, а он наступал на собственную тень, подгонял ее. Он выбрал представительную сторону улицы, поближе к магазинам и офисам, на которой уже начались ранние ежедневные труды. Он надеялся, что его узнают, остановят, будут расспрашивать: «Что это за бинты, мистер Ал? Что с вами сделали?»
Его и в самом деле вскоре поприветствовали. Он едва отошел десять шагов от своей двери. Коренастого сложения женщина в простецкой одежде лет двадцати с лишком, и он сразу же предположил, что это одна из «студенток», живущая в доме по другую сторону двора. Она обратилась к нему скорее с оживлением, чем с тревогой. Ах, как молодые любят неожиданные перемены.
– Она идет на снос, – сказала она и показала на виллу, в которой жила, а на Бузи почти и не посмотрела. Когда он подошел к ней, она взяла его под локоть с легкой, детской фамильярностью, но не назвала по имени и не пожала его руку, уж не говоря о том, что ни слова не сказала о его бинтах или травмах, как и не спросила, почему он весь в медалях и так строго одет. Ее явно куда больше волновало поскорее сообщить о своей новости, чем соблюсти формальные социальные условности. Но нет, он не стал указывать ей на невежливость, не стал демонстрировать свою неловкость, освобождая локоть.
– Что идет на снос? – спросил он, глядя на балкон без подпор и на всю деревянную конструкцию. С ремонтом и восстановлением виллы – обеих вилл – уже давно запоздали.
– Наш домохозяин согласился на продажу. Она идет на снос, – повторила она.
– Ваша вилла? – Неожиданный прилив пота хлынул ему под мышки. – Вся?
– «Кондитерский домик». Это сплошные пыль и мусор. Я бы сказала, сплошные кондитерские крошки. Все уже подписано, – заметила она. – И нас выселяют. Без крыши над головой.
Эта новость явно не тревожила ее. В городе имелось немало крыш.
– И когда это произойдет? Вам уже сказали? – Теперь он сдерживал дыхание и весь покрылся липким холодным потом, как сыр моцарелла.
– Я думаю, скоро. Нет, я не знаю. Они с нами не хотят говорить. До того как к делу приступят кувалды и динамитчик, я надеюсь. Как вы думаете, нам выплатят компенсацию? – Она снова взяла его под локоть, словно они были старые друзья, и наградила печальной шаловливой улыбкой. – Нет платы – наши палаты; нет платы – надеваем латы.
Он видел, что она подыскивает другой девиз или новые рифмы. Он зарабатывал на жизнь, находя рифмы.
Наконец она отпустила его локоть и изобразила грядущее разрушение, надув щеки и воспроизведя звук взрыва, при этом энергично раскинула руки. Солнце, которое спряталось за узкий шарф облака, появилось в тот миг, когда она кончила говорить, и осветило фасады обеих вилл, словно девица своим представлением вызвала более яркую подсветку.
– А жаль, – сказала девица. – По виду приятные сооружения, правда? При свете? – И теперь наконец она повернулась и посмотрела на Бузи, может быть, даже почувствовала, что ее новость ранила его. – Черт меня побери! – сказала она наполовину себе и добавила: – Что вы с собой сделали?
У Бузи уже не осталось достаточно мужества и энергии для ответа. Он мог только стоять у плеча своей соседки, глядя на два здания, на лесок и перспективу крутого, голубого дня, и желать снова вздохнуть полной грудью, почувствовать нормальную температуру и исчезнуть в направлении Аллеи славы. За их спинами волновалось море, утаскивая на глубину гальку, подтачивая высокий и могучий берег.
