Вновь и вновь упирался, спотыкался я и скатывался на самое дно, и, когда мне казалось, что хуже уже не бывает, жизнь доказывала обратное. Но даже когда щупальца неприятностей стискивали меня всерьез, всегда что-то возникало – обычно очередной ангажемент. И, когда я приезжал выступать, мне было что рассказать. В этом и есть прелесть моей профессии – все, что не могло добить меня, становилось байкой, потому что, пока истории рассказываются, все идет хорошо.
Я сделал это открытие, и работа поперла – и я даже обнаружил, что готов заняться вплотную следующей своей мечтой, такой близкой моему сердцу, что я почти не давал себе о ней думать. Я женюсь на замечательной женщине и заведу семью. Наши отпрыски будут наслаждаться детством, предельно отличным от моего, – со здоровыми родителями и деньгами в банке, подальше от знакомых мне предместий. Дети вырастут в доме, наполненном волшебством, смехом – и историями.
Замечательная женщина появилась однажды на одной вечеринке, где я выступал с историями. Влюбился я сразу же, как только ее увидел. Заметно было, что и я ей понравился. Но у нее были свои мечты, и ни в одной ей не пригрезилось, что она связывает свою судьбу с бродячим сказителем. Это было ясно из первых же ее слов:
– И кем же вы на самом деле работаете?
Ее звали Тали, и завоевать ее стоило мне трех лет – и всего, чем я располагал. Дело тут не только в моем неожиданном выборе стези: каким бы ни был я властителем толп, в близких отношениях оказался никудышным. Джоан Баэз выразила это лучше не придумаешь: «Мне проще всего общаться с десятью тысячами. Сложнее всего – с одним». Как очень многие мужчины, я понятия не имел, как говорить о своих чувствах. За три года выучился премудрости быть рядом с другим человеком – не со своим зрителем, а с подругой и спутницей. Мы превратили наше притяжение в совместную жизнь.
Поначалу было непросто. Любой женатый знает, что это настоящий труд. Но мы вложились в наши отношения, и пока вкладывались, наша любовь крепла. Мы обосновались в столетнем деревянном домике, затерянном в холмах позади студгородка Университета Беркли. И случилось все, как раз когда мы сидели на заднем крылечке чудным весенним вечером, наблюдая, как наши сын и дочь пытаются собрать граблями прошлогодние дубовые листья, завалившие наш сад по осени. Только-только распустились первые фрезии, и воздух полнился ароматом их желтых цветков. Я огляделся, глубоко вздохнул и внезапно понял – свершилось. И именно в тот момент я прошептал:
– Теперь я совершенно счастлив.
Вряд ли даже Тали меня услышала. Услышала б – трижды сплюнула бы, в дань еврейской традиции, чтобы не сглазить. Но меня в тот момент не волновал ни дурной глаз, ни вообще что бы то ни было. Нет моему счастью пределов, считал я. Натяну серую свою федору – и любое проклятие обращу в благословение.
Мне, видите ли, казалось, что я нашел секрет счастья. И я собирался быть счастливым долго-долго.
«Хочешь повеселить Господа – расскажи Ему о своих планах», – говаривал мой отец. Его любимая присказка на идиш, тысячу раз ее слышал, не меньше. Но все равно явно что-то не улавливал. Иначе не сглупил бы – не стал бы заявлять о своем счастье.
Наутро после моего заявления случилось такое, что Господь счел подходящим поводом для веселья. Был Пурим – очень подходящий день, когда евреи празднуют финты и фортели судьбы. История этого праздника гласит, что один злодей собрался поубивать всех евреев, но упустил из виду, что царица была иудейкой. В финале он встречает свою смерть в той же яме, которую рыл для других, а все остальные празднуют и веселятся. В этом смысле это классический еврейский праздник: «Они пытались убить нас. Не вышло. Давайте кушать!»
Я проснулся утром от причудливого сна, в котором спустился по лестнице у нас в доме, оторвал от пола пианино, поднял его высоко над головой и уронил прямо на большой палец правой ноги. Но что самое удивительное: пробудился я и увидел, что палец вроде бы опух и пульсирует от потрясающей боли.
– Позвонил бы ты врачу, – сказала Тали, глянув на мой палец.
– Брось. Ерунда это.
– Джоэл, это не ерунда. Ты посмотри на это! Господи, да он того и гляди лопнет, кажется! Звони врачу.
– Ерунда.
Я всегда избегал врачей, насмотревшись предостаточно, как они свели моего отца на тот свет. Тали же, напротив, живет под девизом: «Рак – пока не доказано обратное». В результате она частенько навещает медиков и практически всегда является домой с хорошими новостями.
– Джоэл, ты позвонишь врачу? – вновь спросила она за завтраком, пока я приканчивал овсянку.
– Слушай, ерунда же. Пройдет.
– Ты еле ходишь! Как ты будешь выступать в таком виде? – спросила она чуть позже, когда я уже был одной ногой на крыльце со своей сказительской сумкой в одной руке и кучей костюмов к Пуриму – в другой, опаздывая на первый из трех заявленных концертов.
– Да запросто. Я буду рассказывать им истории о Гиллеле. (Гиллель был великим иудейским ученым, которого как-то попросили на спор объяснить все учение Торы, стоя при этом на одной ноге. Гиллель сказал: «Поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступили с тобой. Все остальное – комментарии».)
Тали на эту отговорку не купилась. Вздохнув, я снял шляпу, сложил костюмы и встал на обе ноги, показывая, что я в полном порядке.
Но, прежде чем она могла возразить, моя двухгодовалая дочка Микейла сделала это за нее. Она подбежала, чтобы обнять меня перед выходом, и прыгнула прямо мне на палец. Я взвыл от боли и осел на пол. Тали помогла мне встать и тут же вручила телефон.
Медсестра выслушала мой рассказ и, недолго думая, поставила мне диагноз:
– Подагра.
– Подагра?
– Подагра, – повторила она, – в народе называется «болезнь богатеев».
– Я знаю, как она называется. У моего отца было то же самое.
В созвездии его болезней подагра всегда казалась мне особенной несправедливостью как раз из-за этого прозвища. Болезнь из другой эпохи, хворь состоятельных государственных мужей в колониальный век, в те времена, когда с ней ничего нельзя было поделать – лишь подкладывать подушки и жаловаться на короля Георга. От медсестры я узнал, что в наши благословенные дни существует таблетка, которой будет достаточно, чтобы изгнать подагру в считанные часы. Она договорилась с лечащим врачом о рецепте, отправила его по факсу в аптеку и записала меня на контрольный прием. Я принял лекарство, и, как и было обещано, подагра исчезла так же споро, как и возникла. С тех пор и не беспокоила меня ни разу.
О подагре я не вспоминал ни на миг вплоть до июня, пока не оказался на том самом предписанном приеме у врача. Уселся на покрытую бумажной простынкой кушетку, улыбаясь врачу, врач улыбнулся в ответ. Вкрадчивый араб в роговых очках, и звали его, согласно многочисленным дипломам на стенах, Измаил. Он мне понравился вопреки моей предубежденности против врачей. Много часов провел я, попивая мятный чай и рассуждая на философские темы с арабскими торговцами на базаре в Иерусалиме, и кабинет Измаила напомнил мне те дни – разница только в том, что в его приемной вместо безделушек и ковров лежали брошюры «Вы и ваша простата». Поскольку ни он, ни я не понимали, что я здесь делаю, он отправился к своему компьютеру и проверил мои медицинские записи.
