Там, в метрах шестидесяти от пирса, на глубине пяти – семи метров тянулись его плантации. Оттуда ему и надо было собрать с нескольких мест образцы культуры.
Когда-то по неопытности он прыгнул в воду солдатиком и получил баллонами по затылку.
– А мог бы и сознание потерять, – сказали тогда ему, – и привет предкам.
С тех пор он опускался только спиной к воде, и никак иначе.
Погрузившись, он ощутил холод неприкрытой шлемом частью щек, дернул разок за канат, подавая сигнал Бэру, что все в порядке, и привычно заработал ластами.
Эта сигнализация работала одинаково на всех языках мира: один рывок – все в порядке, два – проверь воздух, три – экстренный выход.
Когда минут через пятнадцать он поднялся по той же изъеденной металлической лестнице с сумкой в руке, в которой были образцы водорослей, доктор Бэр быстрыми шагами ходил по пирсу около раздевалки и вид у него был весьма замороженный.
– И так вы погружаетесь каждый день? – спросил он.
– Иногда по два раза в день, – подтвердил Николай, опершись спиной о дощатую стенку раздевалки и сбрасывая ласты.
Бэр сокрушенно покачал головой:
– Вы – мужественный человек, мистер Горюнов. Но вам положена двойная, или нет – тройная оплата.
Николай лишь грустно улыбнулся.
А потом они сидели вдвоем в лабораторном корпусе, стены которого были хотя и облезлыми, но зато внутри сохранялось домашнее тепло, и с упоением проводили все те эксперименты, которые Николай привык делать один. Фиксировали в растворе культуру, добавляли реагент, наблюдали в микроскоп за изменением хлоропласта. После этого вписывали данные в табличку.
В этой общей работе Николай даже забыл, что он говорит с Бэром по-английски, что перед ним восьмидесятилетний человек и что человек этот – один из нынешних мировых светил.
– Ну-ка, дайте мне взглянуть, – торопил он замешкавшегося Бэра, и тот послушно отодвигался от микроскопа, но зато, когда однажды Николай неточно поставил стеклышко с культурой, воскликнул:
– Растяпа, давайте сюда быстрей, я это сделаю лучше!
Так они и проработали вдвоем до вечера под тихое бурчание радио, которое то пересказывало последние новости, то философствовало о распаде цивилизации, а то вдруг начинало наигрывать полузабытые сладостные мелодии.
Беленцы строили в середине семидесятых на нефтедоллары. Как академическую научную базу. И поэтому строили с размахом. Тогда все здесь, по-видимому, было новым и не таким уж бедным. Каждый приезжавший научный сотрудник немедленно получал жилье. Если заманивали молодого человека без степени, но с женой, – он вселялся в однокомнатную квартиру. Стоило ему защититься, как на виду у всех он переезжал в двухкомнатную. Доктора наук жили в трехкомнатных. Таким забавным способом директор поощрял научный поиск у своих кадров.
Николай Николаевич успел застать веселый детский гвалт в жилом корпусе, где все знали друг друга и постоянно ходили друг к другу в гости. Здесь же, метрах в двухстах, был детский сад, там работали жены коллег. Рядом с детским садом – школа. Полноценная, с музыкальным, художественным и научно-биологическим уклоном. В ней тоже преподавали жены коллег. Только в классах училось по пять-шесть учеников. Поразительно, но тогда стране хватало денег на все: их учителя получали полновесную зарплату и северные надбавки. Роскошная жизнь достигла апогея, когда в поселке собрались строить бассейн и зимний сад с солярием, даже вырыли под них котлован. На том все и оборвалось.
Так и осталась зиять посередине единственной улицы огромная ямища, загаженная всевозможным хламом. Хорошо, хоть зимой прикрывают ее сугробы.
– Жаль, очень жаль! – говорил мистер Бэр, когда они с Николаем Николаевичем вечером во время прогулки обошли котлован и повернули назад, к лабораторным корпусам. – Так много домов, в которых никто не живет! А ведь в каждом из них могла бы идти научная жизнь! Скажите, Николай, у ваших знакомых могут найтись для меня лыжи? – неожиданно спросил он. – Я бы хотел с утра пробежаться на лыжах. На Аляске я каждое утро хожу – иногда пять, но чаще – десять километров.
– Постараюсь подобрать, – пообещал Николай. Когда они вернулись с прогулки и сбивали в прихожей с обуви снег, позвонила Вика.
– Коля, ты только за нас не беспокойся, работай спокойно, – говорила она. – К нам приходил экстрасенс. Сказал, что обязательно вылечит. У Димки очень искривленное биополе, оттого что не точно настроена карма. Он ее перенастроил, выправил поле, и, представляешь, сегодня не было приступа. Ни одного! Здорово?
Николай Николаевич хотел сказать что-нибудь обычное, чтоб она не слишком верила этим самым экстрасенсам, но у жены был такой легкий, радостный голос, что он не стал портить ей настроение своими советами. Тем более что Вика из-за Димки не спала уже множество ночей, а он тут не слишком-то мог помочь.
– Вы очень любите свою жену, – улыбнулся Бэр, когда Николай Николаевич положил трубку. – У вас лицо переменилось, когда вы заговорили с ней. И хотя я не понял ни одного слова, кроме «здравствуй» и «целую», но сразу догадался, что вы разговариваете с любимой женщиной, – так посветлело ваше лицо.
У Бэра на эти три дня была своя квартира, однокомнатная, на той же площадке. Но только в ванной комнате там были свинчены краны и разбита раковина. И когда растерянный мистер через две минуты после вселения зашел к Николаю, тот помчался к коменданту за ключом от другой квартиры. На всякий случай он решил сначала обследовать ее сам. Как директор накануне номер Бэра в институтской гостинице. И оказался прав. Стены комнаты оказались настолько обшарпанными, забрызганными то ли вином, то ли кровью, что Николай не решился даже вводить туда Бэра и предложил ему вторую комнату в собственной квартире. На что иностранная знаменитость покладисто согласилась.
Теперь они вместе почистили несколько картофелин, и Бэр принялся запекать их в духовке в сковороде с крышкой.
Рыбы в Беленцах было по-прежнему вдоволь. Мороженой и собственного посола. Когда-то здесь содержали боевой отряд тюленей-камикадзе. Машку, Глашку, Сашку и Пашку. Николай так и не научился их различать, но инструкторы-дрессировщики узнавали своих подопечных издалека. Предполагалось, что тюлени, неся боевые заряды, станут по команде подрывать вражеские подводные лодки. Предполагалось также увеличить этот отряд до сотни.
Те времена закончились, тюлени сбежали к сородичам. А собственная лицензия на отлов рыбы возобновлялась ежегодно. За спиртом-ректификатом тоже не надо было далеко ходить. Он имелся в каждой лаборатории.
– Мне очень неловко, мистер Бэр, что вам приходится жить в столь скудных условиях, к тому же я не могу предоставить вам необходимого набора овощей, – принялся в который раз извиняться Николай, после того как они уже подняли маленькие хрустальные стопочки, в которых было по чайной ложке спирта, за здоровье друг друга.
