Когда же я наконец проснулся, было темно, дом объяла тишина. Перл посапывала во сне, свернувшись на плетеном овальном коврике у противоположной стены. Меня накрыли вязаным пледом. Я сбросил его, и сразу стало холодно. Я проспал ужин и теперь проголодался, поэтому завернулся в плед и прошлепал на кухню. Пёрл встала и последовала за мной. Накрытая фольгой тарелка с едой поблескивала на столе. В небе сияла полная луна, и вся кухня словно ожила в бледном лунном свете. Теперь, уже немало пожив на этом свете, я понимаю, что случилось со мной в ту ночь на кухне и почему это случилось именно тогда. Во время сна я утратил бдительность. И разные мысли, отгонявшие от меня другие мысли, растаяли, а я остался наедине с мыслями, которые реально меня тревожили. С мыслями о том, что я запланировал сделать. И следом за этими мыслями в меня заполз страх. Я никогда еще по-настоящему не боялся, во всяком случае, за себя. За маму и отца – да, боялся, но те страхи я мог проявлять в открытую и делиться ими с родителями. Мои худшие опасения потерять семью не оправдались. Мои родители, хотя и понесли урон, снова спали в своей комнате наверху, в своей постели. Но я понимал, что обретенный ими покой носит временный характер. Ведь Ларк вернется опять. Если только не найдут труп Майлы или она не окажется живой и не подаст иск о похищении, он был волен идти на все четыре стороны.
Я должен был сделать то, что должен. На мне висел этот долг. В призрачном сиянии луны меня объяло такое чувство ужаса, что слезы выступили на глазах, и я издал короткий сдавленный вскрик, то ли рыдание, то ли стон от боли. Я скрестил на груди кулаки и прижал их к сердцу. Я старался не издавать ни звука. Мне не хотелось, чтобы клубок моих эмоций обрел голос. Но я оказался нагой и крошечный перед могучей стеной. Выбора у меня не было. Я заглушал издаваемые мной звуки, так что кроме меня их больше никто не мог услышать, такие постыдные и такие непривычные. Я лег на пол – волна ужаса захлестнула меня – и постарался дышать ровнее, пока ужас терзал меня, как хорек курицу.
Так я, скованный ужасом, пролежал с полчаса, а потом все прошло. Я не знал, пройдет ли это когда-нибудь или нет. Я съежился так крепко, что все тело болело, когда я попытался расслабить мышцы. Все тело ныло, когда я шатаясь поднялся с пола, точно разбитый артритом старик. Шаркая, я поднялся по лестнице в свою комнату. Все это время Перл не отходила от меня ни на шаг и теперь устроилась подле моей кровати. Я ее от себя не отпускал. Засыпая, я понял, что кое-что узнал. Теперь, испытав чувство страха, я знал, что это ненадолго. Как бы сильна ни была власть страха надо мной, она со временем ослабевала. И должна была иссякнуть совсем.
* * *
Второй раз использовать бананы как предлог было глупо, поэтому я решил сам забежать к Линде в полдень. Я знал, что обычно она приносила с собой обед из дома, но раз в неделю устраивала себе праздник и угощалась тем, что женщины обычно заказывали в закусочной «Здоровяка Эла», – супом и салатом. Каждый день проходя мимо, я заглядывал в окно или заходил внутрь и брал виноградную газировку. На третий день я заметил, как Линда приближается к закусочной своей тяжелой торопливой походкой. Она приветливо помахала Баггеру, сидящему на узкой полоске грязного газона между двумя зданиями, остановилась и дала ему сигарету. Я удивился, что она курит, но потом узнал, что она всегда носила с собой пачку – угощать сигаретой людей, просивших ее об этом. Я поставил велик так, чтобы видеть его из закусочной, и вошел за ней. Она, естественно, со всеми посетителями была знакома и со всеми завела беседу. Линда заметила меня, только когда села за столик. Я притворился, что увидел ее только что. От радости ее глаза навыкате еще больше выпучились.
– Джо!
Я подошел к ней и стал озираться, как бы ища глазами друзей, и она спросила, не голоден ли я.
– Немного.
– Тогда присядь.
Она заказала себе корзинку жареных креветок с картошкой фри. И, не спросив у меня, еще одну. Самое дорогое блюдо в меню. И еще кофе для себя и стакан молока для меня, потому что я рос у нее на глазах. Я пожал плечами и сделал вид, что деваться мне некуда.
– Не беспокойся, – сказала Линда. – Когда придут твои друзья, можешь пересесть к ним. Я не возражаю.
– Здорово! – отозвался я. – Не стоило… в любом случае, спасибо. У меня денег только на банку газировки. А вы всегда заказываете жареные креветки?
– Никогда! – Линда подмигнула мне. – Это же деликатес. Сегодня особый день, Джо. Сегодня у меня день рождения.
Я поздравил ее с днем рождения. И тут мне пришло в голову, что сегодня еще и день рождения ее брата-близнеца. Значит, был повод поговорить о нем. И я вспомнил историю ее появления на свет.
– Но вы же оба вроде родились зимой?
– Ну да. У тебя хорошая память. Но я в тот день родилась только физически, понимаешь? Если учесть, как сложилась моя жизнь, я много раз рождалась заново. Я выбрала дату одного из решающих моментов в моей жизни и сделала ее своим днем рождения.
Я кивнул.
Сноу Гудчайлд принесла нам напитки. Я слышал, как скворчат во фритюре наши креветки с картошкой. Вдруг я ощутил острый голод и страшно обрадовался, что Линда угощает мне обедом. Я уже забыл, как ненавидел ее, а помнил только, что мне нравилось с ней беседовать и что она всегда любила моих родителей и даже теперь пыталась мне помочь. Я перестал ощущать в горле нервное покалывание. Наступал удачный момент для вопросов. Я выпил холодного молока, а за ним – холодной воды. И молоко, и вода были налиты в ребристые пластиковые стаканы.
– И какой день вы выбрали? Когда Бетти принесла вас домой из больницы?
– Нет, – ответила Линда, – я выбрала день, когда социальный работник вернул меня домой во второй раз. Тот день Бетти обвела красным карандашом в своем календаре. А она всегда отмечала только особо важные для нее дни. Так я поняла, что она любит меня, Джо.
– Это хорошо, – произнес я. И не знал, что еще сказать. Мы вели взрослый разговор, и я должен был продолжать в том же духе. Но незаметно для себя попал в тупик. Я все ждал, что Линда начнет спрашивать, как я провожу летние каникулы и хочется ли мне поскорее вернуться к занятиям в школе. Так обычно разговаривали со мной взрослые, когда не спрашивали об отце. Никто никогда не задавал мне вопросов о маме. Вместо этого они обычно упоминали невзначай что-то вроде «вчера я видел твою маму, она ехала на работу» или «я видел твою маму на заправке». Совет племени выпустил постановление о запрете Ларку появляться на территории резервации, но не было никакого юридического механизма это постановление выполнить. Его можно было рассматривать лишь как устную просьбу. И когда мне говорили, что видели маму, это означало, что люди за ней приглядывают. Я подумал, что и Линда могла бы сказать нечто подобное. Но ее слова меня огорошили:
– Послушай, Джо. Я должна тебе это сказать. Мне жаль, что я спасла брату жизнь. Мне бы хотелось, чтобы он умер. Ну вот, я это сказала.
Я помолчал пару секунд и произнес:
– Мне бы тоже.
