В другой вечер, когда я решил поучаствовать в общем разговоре, но быстро стух, отец пустился рассуждать о том, что, конечно же, когда-то в жизни любого оджибве клан значил очень много, каждый принадлежал к какому-то клану, поэтому человек знал свое место в мире и умел строить взаимоотношения со всеми прочими существами. Журавль, медведь, гагара, сом, рысь, зимородок, карибу, ондатра – эти и другие животные в различных группах тотемного племени, в том числе орел, куница, олень, волк, были частью одного из этих кланов, а значит, жизнь людей и прочих тварей управлялась особыми взаимоотношениями друг с другом. Вот на этой основе, подчеркнул отец, возникла первая система законов оджибве. Клановая система наказывала и поощряла. Она указывала, кому с кем вступать в брак, она регулировала торговлю. Она говорила, на каких животных человек может охотиться, а каких должен почитать, кто может жалеть тотем или человека-члена своего клана, кому дозволено нести сообщения Создателю вверх, в мир духов, вниз, сквозь наслоения земли, или через ритуальную хижину к спящему родичу. Более того, в истории нашей семьи было немало таких случаев, ведь, как ты сама знаешь, обращался отец к складчатому холму из одеял, под которыми спряталась мама, твою двоюродную бабушку спасла черепаха. Ты же помнишь: она была из клана черепахи, или клана микинаак. В возрасте десяти лет ее оставили поститься на маленьком острове, вымазав лицо ритуальной черной краской. Это было ранней весной. Она там пробыла четыре дня и четыре ночи, одна, совершенно беспомощная, дожидаясь, когда ее приветят духи и примут к себе. На пятый день, когда родители не вернулись за ней, девочка поняла: что-то случилось. Она отерла засохшую слюну с губ, попила воды из озера и объела все кустики земляники, которые до этого мучительно соблазняли ее своим видом. Она развела костер – дело в том, что она прихватила с собой кремень и кресало, хотя ей и запретили пользоваться ими во время поста. И она начала жить на этом островке. Она смастерила вершу для рыб и питалась рыбой. Остров был расположен далеко от жилья, но все же она удивлялась, как же так: время шло, одна луна прошла, вторая, но никто за ней не приплывал. Девочка догадалась, что случилось нечто очень нехорошее, ужасное. И еще она понимала, что на лето рыба уйдет в другую часть озера, и произойдет это скоро, и она умрет с голоду. Она приняла решение плыть к материку, а для этого надо было преодолеть двадцать миль. И ясным утром пустилась вплавь. Попутный ветер дул ей в затылок. Какое-то время волны помогали ей плыть, и она бодро плыла, хотя и ослабла от почти недельной жизни впроголодь. А потом ветер переменился и задул прямо в лицо. Над озером повисли низкие облака, зарядил холодный ливень. Ее руки и ноги отяжелели точно разбухшие бревна, она думала, что умрет, и в отчаянье стала звать на помощь. И в этот момент почувствовала, как что-то огромное всплывает из глубин воды. Это была древняя гигантская мишиикен, каймановая черепаха, одна из тех, кто, как говорит наука, оставались неизменными на протяжении ста пятидесяти миллионов лет, – страшная, но по-своему совершенная форма жизни. Эта черепаха поплыла под девочкой, помогая ей рассекать воду, удерживая ее на поверхности, а когда силы совсем ее покинули, она в изнеможении прильнула к черепашьему панцирю, и так они доплыли до берега. Девочка вышла на сушу и обернулась, чтобы поблагодарить черепаху. Черепаха молча посмотрела на нее страшными желтыми глазами, похожими на звезды, и уплыла прочь. А потом девочка нашла своих братьев и сестер. Ее догадка о несчастье подтвердилась. Почти всех скосила ужасная эпидемия гриппа – как это обычно бывало при любой пандемии, больше прочих пострадало население резервации. Их родители умерли, и детям не у кого было узнать, где именно находится их младшая сестренка, кроме того, люди боялись заразиться смертельной болезнью и поспешно покинули те места, так что эти дети тоже жили одни. Есть множество историй о том, как детей принуждали жить одних, продолжал отец, в том числе истории из древности, повествующие, как волчицы выкармливали младенцев. Но есть и предания, восходящие к ранним этапам развития западных цивилизаций, о взрослых, спасенных животными. Одно из моих любимых – рассказ Геродота об Арионе из Мефимны, знаменитом кифареде и изобретателе дифирамбического стиха. Этому Ариону захотелось отправиться в Коринф, и он нанял лодку, которой управляли коринфяне, люди, говорившие на одном с ним наречии, кому, как ему казалось, можно было доверять – кстати, заметил отец, эта история показывает, на какие подлости способны люди одного языка. И вот не успели коринфяне отплыть далеко в море, как у них возникла мысль выкинуть Ариона за борт и завладеть сокровищами, которые он вез с собой. Когда Арион узнал, что его ждет, он убедил их вначале позволить ему облачиться в одеяние певца и в последний раз перед смертью спеть и сыграть на кифаре. А моряки только были рады послушать лучшего в мире музыканта и певца и расступились. А он надел свой наряд, взял в руки кифару и запел. Закончив петь, он, как и было им обещано, бросился в море. Коринфяне уплыли, а Ариона спас дельфин, который взял его к себе на спину и доставил к Тенарскому мысу. В древности была отлита небольшая бронзовая статуя Ариона с кифарой верхом на дельфине. И к этой статуе подносили дары. Дельфина привлекла музыка Ариона – во всяком случае, так я понимаю эту легенду, сказал отец. Я себе это так представляю: дельфин плыл за кораблем и вдруг услышал Ариона, и музыка и пение покорили его, как покорила бы любого предсмертная песня Ариона, в которую тот вложил всю глубину своих чувств. А вот моряки, уж на что были любителями музыки, – ведь они с радостью отсрочили конец Ариона, чтобы с удовольствием послушать его пение, – так они и думать про него забыли. Они не вернулись, не спасли его, а просто поделили его богатство и продолжали свой путь. Кто-то скажет, что это было худшим прегрешением перед искусством, чем утопление, скажем, живописца, скульптора, поэта или писателя. Ведь после смерти каждого остаются их произведения, даже написанные в глубокой древности. Но музыкант в те далекие времена уносил свое искусство в могилу. Ну и, разумеется, уничтожение современного музыканта не такой уж великий грех, потому как сейчас есть записи – за исключением, правда, скрипачей оджибве и метисов. Традиционный музыкант вроде твоего дяди Шаменгва верит, что его музыка обязана своим рождением ветру и что его музыка, подобно ветру, – плод бесконечной изменчивости. А запись сделает его музыку конечной. Вот почему дядя всегда противился магнитофонным записям. Он запретил пользоваться в его присутствии записывающими устройствами, хотя в последние годы его жизни кое-кому удалось записать его песни, потому что тогда магнитофоны уже научились делать достаточно маленькими, и их можно было спрятать в одежде. Но я слышал, и Уайти может подтвердить, что, когда Шаменгва умер, эти записи таинственным образом распались на отдельные ноты или размагнитились, так что не осталось ни одной пленки с музыкой Шаменгвы, как он того и хотел. Только его ученики умеют исполнять его музыку так, как он, хотя это уже не его, а их собственная музыка. А ведь именно так и продлевается жизнь музыки.
– Боюсь, мне нужно уехать завтра, – объявил в тот вечер отец, обращаясь к выгнутой маминой спине. Острые кости ее плеч проступали из-под натянутой простыни. Она не шевельнулась. И не проронила ни слова с того самого дня, как мы начали ужинать вместе с ней в спальне. – Завтра я снова поеду в Бисмарк. Хочу встретиться там с прокурором Габиром Олсоном. Он не сможет мне отказать. Мне надо держать его в курсе событий. К тому же всегда приятно встретиться со старым другом. Подытожим факты, подготовимся к делу, даже если пока нам некому предъявить обвинение. Но рано или поздно мы предъявим, я не сомневаюсь. Мы шаг за шагом восстанавливаем картину событий, и когда ты будешь готова рассказать нам про эту папку и про тот телефонный звонок, мы будем знать гораздо больше, я почему-то в этом уверен, Джеральдин, и виновный получит по заслугам. И это, я думаю, поможет. Обязательно поможет тебе, пусть ты вроде бы считаешь, что это бесполезно и тебе вообще ничего не поможет, даже та безграничная любовь, которая витает в этой комнате. Так что да, завтра мы не будем ужинать все вместе здесь, и ты сможешь отдохнуть. Я не стану просить Джо посидеть с тобой и ждать, когда ты заговоришь, или беседовать со стенами и мебелью, хотя это просто удивительно, куда могут завести мысли… В Бисмарке я повидаюсь и с губернатором, мы пообедаем и потолкуем. В последний раз он рассказывал, что участвовал в конференции губернаторов и разговорился там с Йелтоу, представляешь – он все еще губернатор Южной Дакоты! Так вот он узнал, что тот хочет взять приемного ребенка.
