Я прошел мимо Бьерке в гостиную, но подниматься наверх мне жутко не хотелось. Не хотелось проходить мимо закрытой маминой двери. Не хотелось лишний раз напоминать себе, что она лежит там одна взаперти, едва дышит, и от осознания ее страданий вся радость от найденных денег высасывалась из меня по капельке. И от нежелания проходить мимо маминой двери я развернулся и пошел обратно в кухню. Я был голоден и в нерешительности замер в дверях, пока мужчины снова не прервали свою беседу.
– Может, хочешь стакан молока, – предложил отец. – Налей себе молока и садись. Твоя тетя испекла нам кекс.
На кухонной стойке стоял небольшой круглый шоколадный кекс, аккуратно покрытый белой глазурью. Отец махнул рукой, приглашая меня отрезать кусок. Я осторожно разрезал кекс на четыре сектора, выложил их на блюдечки и рядом с каждым положил по вилке. Три куска я поставил на стол. Себе налил молока в стакан.
– Я потом отнесу маме, – сказала отец, кивнув на четвертый сектор.
А я сел с ними и тут же понял, что совершил ошибку. Теперь, когда я сидел рядом с ними, я бы не смог скрыть правду – и она обязательно вылезет наружу. Не правда про канистру, а про… Они выжидательно смотрели на меня, и я, волнуясь, выпалил про канистру и спросил, можно ли считать ее уликой.
– Да, – произнес Бьерке. Его немигающий взгляд пробил жирные разводы на стеклах очков. – Мы оформим письменные показания. Но всему свое время. Если мы откроем дело.
– Да, сэр. А может, – я собрал в кулак все свое мужество, – нам стоит это сделать сейчас? Пока я ничего не забыл.
– Он что, забывчивый паренек? – спросил Бьерке.
– Нет, – ответил отец.
Словом, дело кончилось тем, что я наговорил свои показания на маленький диктофон и подписал какую-то бумагу. После этого у нас состоялась вежливая беседа с ни к чему не обязывающими вопросами о том, что я буду делать летом, и быстро ли я расту, и каким видом спорта займусь в средней школе.
– Реслингом, – ответил я.
Оба сделали вид, что не отнеслись к моему ответу довольно скептически.
– А может, бегом по пересеченной местности.
Этот вариант вызвал у них больше доверия. Могу сказать: они были рады, что я сижу с ними и как могу разряжаю обстановку, нарушая неловкое молчание, которое время от времени повисало над столом – вероятно, оттого что, как мне кажется теперь, когда я вспоминаю тот день, оба зашли в тупик. Они перебрали все версии, у них не было ни одного подозреваемого и ни одной надежной зацепки, и им наотрез отказывалась помогать мама, которая стала уверять, будто то происшествие полностью выветрилось из ее памяти. Но деньги жгли мне мозг, понуждая рассказать про них, раскрыть все начистоту.
– Есть еще кое-что, – проговорил я.
Я отложил вилку и уставился в пустую тарелку. Мне захотелось еще кекса, теперь с мороженым. Вместе с тем меня мутило от сознания того, что придется сейчас сделать, и я подумал, что после этого мне вообще кусок в горло не полезет.
– Что? – спросил отец. Бьерке вытер губы салфеткой.
– Была одна папка, – продолжал я.
Бьерке положил салфетку. Отец вперил в меня взгляд поверх очков.
– Мы с Джо просматривали папки с делами, – обратившись к Бьерке, прокомментировал он мою внезапную реплику. – Мы отобрали судебные дела, в которых мог фигурировать возможный…
– Не эта папка! – возразил я.
Оба терпеливо закивали, не сводя с меня глаз. И тут я увидел: отец вдруг понял, что я собираюсь сообщить нечто, чего он еще не знал. Нагнув голову, он исподлобья смотрел на меня. Позолоченное солнце-осьминог громко тикало на стене. Я сделал глубокий вдох, но, заговорив, издал только тихий срывающий шепот, точно ребенок, отчего мне сразу стало стыдно, а они напряглись.
– Только, пожалуйста, не говори маме, что это я рассказал. Пожалуйста!
– Джо, – начал отец. Он снял очки и положил их на стол.
– Ну, пожалуйста!
– Джо…
– Ладно. В тот день, когда мама уехала в офис, ей позвонили по телефону. Когда она положила трубку, она была явно чем-то расстроена. Потом спустя час она сказала, что ей надо вернуться в офис за какой-то папкой. А неделю назад я вспомнил про эту папку. И спросил у мамы, нашла ли она ее. Она стала меня уверять, что никакой папки не было. И еще она сказала, чтобы я не вздумал никому говорить про папку. Но папка была! И она поехала за ней! Из-за этой папки все и случилось…
Я замолчал и остался сидеть с раскрытым ртом. Мы молча уставились друг на друга, точно три манекена с крошками от кекса на подбородках.
– Это не все, – вдруг подал голос отец. – Ты не все рассказал.
Отец подался вперед, грозно нависнув над столом, как он это умел, и ввинтил в меня суровый взгляд. Сначала, конечно, я подумал о деньгах, но я не собирался колоться, и в любом случае, проговорись я про деньги, то подставил бы Соню, а я бы ее ни за что в жизни не предал.
Я попытался все спустить на тормозах и твердо заявил:
– Нет, все. Больше мне ничего не известно.
Но он буравил меня взглядом, и тогда я выдал малозначимый секрет – это лучший способ умиротворить того, кто что-то знает и, главное, отдает себе отчет в том, что знает, как мой отец в тот вечер.
– Ладно.
Бьерке тоже подался вперед. Я отодвинул стул назад, несколько раздраженно.
– Спокойнее, – сказал отец. – Просто расскажи, что тебе известно.
– В тот день, когда мы поехали к круглому дому и нашли канистру, мы там нашли еще кое-что. За проволочной оградой, у берега озера. Там был пластиковый кулер и куча одежды. Одежду мы не трогали.
– А что за кулер? – спросил Бьёрке.
– Ну… мы его открыли.
– И что там было? – спросил отец.
– Пивные банки.
Я уже собрался добавить, что банки были пустые, а потом взглянул на отца и понял, что врать ему не смогу и что от моей лжи нам обоим будет стыдно перед Бьерке.
– Две связки по шесть.
Бьерке и отец переглянулись, кивнули и откинулись на спинки стульев.
Вот так, из желания утаить находку куклы с деньгами я сдал своих друзей. Я сидел, обескураженный от мысли, как легко и быстро это получилось. И еще я был поражен, каким идеальным прикрытием мой маленький секрет стал для сорока тысяч долларов, в тот день положенных в разные банки с помощью Сони. Или под ее руководством. В конце концов, это же я ей помогал. Это у нее возникла идея положить деньги в банк. И она не пошла к моему отцу и не сообщила в полицию. А ведь она взрослая и теоретически несла ответственность за то, что произошло в тот день. Всегда можно использовать этот факт в свое оправдание, подумал я, но то, что мне в голову пришла такая идея, сразу меня удивило и унизило, поэтому, сидя перед отцом и Бьерке, я вспотел, и мое сердце бешено забилось, а горло сдавило так, что я не мог дышать.
