– Ну, почему твои мама с папой разошлись?
– Я думаю, потому, что очень сердились друг на друга.
– Из-за чего?
– Наверное, из-за меня.
Мэтти перестал строгать и, задумавшись, посмотрел на Мелоди.
– Ты уверена?
– Да. Ну, почти уверена. В смысле, у меня была сестренка, которую назвали Романи, и она умерла, когда ей было всего два дня. И мне кажется, мама с папой так из-за этого расстроились, что стали сердиться из-за меня. Особенно мама.
Мэтти понимающе кивнул.
– Мне кажется, маму раздражало то, что я недостаточно из-за этого горевала и потому что хотела, чтобы все было так, как прежде – ходить играть на площадке и делать куличики. А потом она, наверное, стала сердиться на папу, потому что он тоже больше уже не хотел горевать, а хотел завести другого ребенка.
– Почему же ее это так злило?
– Не знаю, – пожала плечами Мелоди, – просто злило. Наверное, она боялась, что этот ребенок тоже может умереть, или еще чего-нибудь такого.
Мэтти вновь кивнул и продолжил свое занятие.
– Когда он ей это сказал, мама была просто в ярости.
– Ничего себе! А вроде должна была бы радоваться.
– Да, – горячо закивала Мелоди, – вот именно!
– Но взрослые иногда ведут себя ужасно странно. Возьмем, к примеру, мою мать…
Мелоди уставилась на него, ожидая продолжения.
– Нет, правда, взять, к примеру, мою маму…
Мелоди нахмурилась, чувствуя себя немного неловко оттого, что чего-то, что называется, «не догоняет».
– Извини, – вздохнул Мэтти, – я просто неудачно пошутил. Не обращай внимания.
– Объясни мне все же, – попросила Мелоди. – Расскажи мне о своей матери. Почему она, по-твоему, ведет себя странно?
Мальчик пожал плечами.
– Ну, потому что странно. Мой отец, честное слово, самый что ни на есть классный. Он реально здоровенный и сильный, и веселый, и вообще всё при нем. Мы все вместе жили в Лондоне, в офигенном доме, и папа был очень богатым и возил нас везде, по разным классным местам, и все такое прочее. А мама просто взяла и от него ушла.
– Почему?
– Не знаю. Она сказала, что не любит, когда он напивается, но, знаешь, на самом деле не так уж сильно он и пил. Лично я ни разу не видел его пьяным – так чтобы совсем уж вдрабадан. Так, просто слегка навеселе. А теперь мой папа живет одиноко и тоскливо, а мама замужем за идиотом, который мнит себя каким-то чертовым Иисусом Христом.
На мгновение Мелоди задумалась, о ком говорит сейчас Мэтти.
– Ты что, имеешь в виду Кена?
– Ну да, Кена. Кого ж еще!
– А почему ты думаешь, будто он считает себя Иисусом?
– Да это ж по нему даже видно! С его дурацким хвостиком, маленькой бородкой да с его вечно округленными глазами!
– Да ну, что ты, – немного обескураженно пробормотала Мелоди. – Мне он, по правде, очень нравится.
– Ну, значит, ты тоже идиотка, Мелоди Рибблздейл.
Мелоди ужаснулась. Еще никто и никогда не называл ее идиоткой.
– Этот Кен – просто сомнительный тип, прощелыга, только и всего. Мужик, который, вообще-то говоря, прибрал себе чужой дом, который никогда нигде не работал и который подбивает глупых и доверчивых женщин делать все, что ему хочется, только тем, что пялится на них своими большими щенячьими глазами.
– Да ну, что ты… – снова произнесла Мелоди.
– Вот черт, он и тебя тоже обработал, да? – вскинулся Мэтти. – Послушай-ка, Мелоди, ты отличная девчонка и ты такая еще маленькая. Вот тебе мой совет. Увози от него свою маму, пока она тоже не начала мыть его в ванне и рожать ему детей.
При этих словах Мэтти пощупал кончиками пальцев острие оструганной палки, подержал ее на свету, оглядел так и этак и повернулся, чтобы уйти.
– А куда ты идешь? – спросила Мелоди.
– Рыбу ловить, – ответил Мэтти. – Увидимся.
Когда он ушел, Мелоди еще долго и напряженно смотрела на желтый теннисный мячик, пока не заныли глаза. В голове у нее, точно газетные листки по ветреной улице, разлеталось множество мыслей и вопросов. Что имел в виду Мэтти, говоря про ванны и детей? И зачем ему такая острая палка на рыбалке? И когда же хоть кто-нибудь сядет с ней рядышком да толком объяснит, что происходит?
– 21 –
2006 год
На той же неделе, сев в поезд до Бродстерса на вокзале Виктория, Мелоди чувствовала себя уже куда увереннее, чем в прошлый раз, поскольку ясно сознавала, зачем она туда едет. У нее сформировались уже совершенно определенные цели, и вооружена она была стойким убеждением, что эта странная история, по кусочкам складывающаяся в ее сознании, на самом деле абсолютно реальна.
Мелоди оглядела прочих пассажиров, сидевших с ней в полупустом вагоне, и улыбнулась про себя. Ей так хотелось прокричать им: «Всем привет! Я – Мелоди! Я возвращаюсь домой!» Но вместо этого она опустила взгляд к экрану телефона, читая сообщение, пришедшее десять минут назад от Бена: «Привет, незнакомка! Не хочу навязываться, просто беспокоюсь. Надеюсь, все с тобой ОК? Было бы здорово тебя услышать (хотя я и не жду, затаив дыхание, звонка). Бен».
Мелоди помедлила, не зная, то ли вздохнуть, то ли улыбнуться. Бен оказался весьма настойчив, в этом ему не откажешь, но она сама для себя еще не решила, хорошо это для нее или плохо. Смягчившись все же от его полного пренебрежения, что называется, «правилами съема», она начала писать: «Привет, прости, что не ответила на прежние послания. Жизнь что-то больно суматошная…»
И тут же оборвала себя. Что она вообще делает? Вступает в переписку с мужчиной, вдыхая жизнь в их хрупкие, еще толком не оперившиеся отношения, будучи на самом острие своего существования, когда она даже смутно не представляет, кто она такая на самом деле.
«Нет, – решила Мелоди, закрывая так и не дописанное сообщение, – нет, не сейчас. Пока не время. Может быть, потом…»
В Бродстерсе в этот день оказалось намного оживленнее, нежели на прошлой неделе. Серые, безрадостные краски дня ничуть не приглушили энтузиазма отпускников, бесцельно бродивших по тем немногим улочкам городка, что составляли его центр. Они щеголяли по Бродстерсу в ветровках и ярких разноцветных кроксах, повесив на локоть сложенные зонтики, чтобы раскрыть их при первых же каплях дождя. На сей раз Мелоди с пущей целеустремленностью направилась к уже известному ей дому на площади.
Остановившись перед зданием, она закрыла глаза и попыталась представить то, что могло ее ждать за этой парадной дверью тридцать лет назад. Она увидела другого младенца – на этот раз мальчика, крепкого и упитанного, обсасывающего пластмассовую ложку. И другого мальчика, с оливкового оттенка кожей и взъерошенными непослушными волосами. А потом заметила молодую женщину, бледную и осунувшуюся, с длинными волосами и в желтом халате. Во рту словно само по себе возникло упругое «Л», заиграло на языке: «Ле… лу… ла…»
