Мелоди посмотрела на то, что получилось. Коса и впрямь оказалась очень аккуратной. А потом увидела кончики пальцев у Шарлотты. Они были все обдерганные и обкусанные. И выглядели совершенно несообразно с ее идеально чистой кожей и ровненьким пробором. При виде их Мелоди сделалось очень грустно, и она протянула ладонь, коснувшись пальцами Шарлоттиной руки.
Та в ужасе уставилась на нее:
– Господи, ребенок, сейчас же убери от меня свои противные руки, не то я заору на весь дом!
И Мелоди быстро отдернула руки, уронив их на колени.
Мелоди очень не любила уезжать от отца, зная, что он будет продолжать жить здесь: спать в огромной мягкой кровати с Жаклин, есть на ужин разную, приготовленную Жаклин, вкуснятину за красивым блестящим столом под большой люстрой, смотреть вволю телевизор, что помещался в шкафчике из красного дерева, – а рядом с ним будет сидеть в мягком кресле Шарлотта в своей роскошной пижамке и, покачивая длинными ногами, объедаться попкорном до отвала. В сравнении со сплошь устеленным коврами домом Жаклин, жилище Кена виделось девочке голым и каким-то… деревянным. А ее мать в сравнении с энергичной и колоритной Жаклин казалась какой-то вялой и безжизненной. И если в доме Жаклин все в их существовании было ясно и понятно: Жаклин любила папу, папа любил Жаклин, Шарлотта ненавидела Мелоди, а Жаклин делала вид, что Мелоди любит, – в доме у Кена жизнь представляла собой множество несвязанных концов, темных тупиков и странных пустых комнат.
В 2:30 мама встретила ее на вокзале Виктория, чтобы сесть на поезд до Бродстерса, отходящий в 3:05. Мелоди любила бывать на вокзале вместе с мамой. Ей нравилась эта незатейливость момента, когда они оказывались вдвоем посреди бушующего вокруг моря человеческой суеты, нравилось это странное безмолвие, способное существовать под слоем сплошного гула людских разговоров, объявлений из громкоговорителя и лязганья трогающихся с места поездов.
Мать взглянула на нее, нахмурившись:
– У тебя все хорошо?
Судя по голосу, сама она так вовсе не считала.
– Да, все отлично, – ответила Мелоди.
– Вид у тебя какой-то усталый.
Мелоди промолчала. Усталой она казалась потому, что накануне до ночи смотрела вместе с Шарлоттой фильм. Ей очень бы хотелось поделиться этим с матерью, но девочка понимала, что делать этого не стоит, потому что от подобных вещей ее маму словно выбивает из колеи и она начинает очень нервничать.
– Ты поела?
Об этом мама справлялась всякий раз, встречая Мелоди на вокзале, словно вынашивала подозрение, будто однажды эта эгоистичная и ужасная Жаклин будет настолько занята сама собой, что вообще забудет покормить ребенка.
– Да, – ответила Мелоди.
– И что ты ела?
– Спагетти болоньезе. И салат.
– Салат?
– Да.
– А какой салат?
– Ну-у… салат как салат. С помидорками. И огурчиком.
– Хм-м… – Мать поджала губы, словно сомневаясь в правдивости рассказа о салате. – С заправкой?
Мелоди кивнула.
– Там была такая вкусная заправка! Розовая! Хотя я не помню, как она называлась.
– «Тысяча островов»?
[9]
– Да! – воскликнула Мелоди. – Именно!
– Хм-м… – снова хмыкнула мама.
Они уселись на скамью на платформе № 12 и посмотрели на табло.
– Еще десять минут, – сказала мать. – Тебе не холодно?
Мелоди кивнула… и тут же пожалела, что не придумала сказать маме нечто такое, отчего та вдруг перестала бы держаться так жестко и отчужденно. Что-нибудь такое, что заставило бы маму улыбнуться, обнять Мелоди и назвать своей «лапушкой».
– На самом деле, – сказала девочка, – я совсем замерзла.
– Наверное, тебе все же следовало надеть пальто. Где оно?
– Осталось в доме у Жаклин.
Мама возмущенно вскинула брови.
– Ну, что ж, ничего не поделаешь, придется померзнуть.
Мелоди вздохнула. Про то, что ей холодно, она сказала, рассчитывая, что мама обернет ее своим большим и мягким кардиганом, позволив согреться.
Девочка притерлась поближе к матери в надежде, что та ее обнимет, или опустит руку ей на плечи, или хоть как-то проявит свою нежность, но ничего подобного так и не последовало.
– 18 –
2006 год
Открыть ей дверь в доме на Гудж-Плейс вышел парнишка лет десяти в похожем на пижаму белом костюме для карате. Он с любопытством посмотрел на гостью.
– Добрый день, – с легкостью сказала Мелоди, хотя сунутые в карманы кардигана руки мелко тряслись. – А мама твоя дома?
Он медленно, из стороны в сторону покачал головой.
За спиной у мальчика тут же появилась женщина – молоденькая блондинка в такой же толстовке из «Primark», что была и у Мелоди в ее домашнем гардеробе.
– Здравствуйте, – кивнула ей Мелоди.
– Могу вам чем-то помочь? – осведомилась женщина с заметным австралийским акцентом.
– Даже не знаю, – ответила Мелоди. – Возможно, что да. Я когда-то жила здесь, в этом доме… когда была совсем ребенком… – И она расплылась широкой улыбкой, чтобы тем самым компенсировать собственное ощущение неопределенности и глупости ситуации – то же, что она чувствовала и в мини-гостинице в Бродстерсе.
Лицо у женщины сразу смягчилось.
– Правда? – воскликнула она. – Ну, надо же!
– Да, только я очень мало что помню о той поре. И мне захотелось узнать: долго ли вы уже здесь живете?
– Я? – переспросила блондинка. – Ну, всего где-то полгода. Но я здесь няня. А моя хозяйка с мужем здесь уже… ох, даже и не знаю…
– Девять с половиной лет, – тоже с акцентом, только уже с легкой американской гнусавостью, сообщил мальчик.
– Ну да, конечно же! С тех самых пор, как родился Дэнни.
– А ваша хозяйка или ее муж сейчас дома?
– Нет, – женщина обвила руками мальчика за шею и привлекла к себе, – они оба на работе.
– Какая жалость, – пробормотала Мелоди. – Видите ли, я хотела задать им пару-тройку вопросов насчет этого дома.
– Можете спросить у меня, – предложил парнишка.
Мелоди улыбнулась.
– Увы, я сомневаюсь, что ты сможешь ответить на мои вопросы.
