– Читать-то умею, но особо не люблю…
– Однако зимой при восточном ветре долго там не выдержать. Сыро и холодно. Продувает насквозь. Печку надо топить постоянно, а дров не напасешься. Зато при юге легче и при западе тоже. А север зимой несет ледяную корку. Лучше не высовываться или вовсе домой уйти.
Как только они вернулись в избу, прибежал Стёпка:
– Дя Вова! Дя Слава! Айда к нам! Мамуля с Веркой стол накрыли, папаня уже ждет, самогон по стаканам разлил.
– Что за праздник, сынок?
– Как?! Завтра же мне в армию! Сейчас дома проводимся, отец меня в село отвезет, там у Юры с Нюрой заночует, я пока дружков-подружек угощу. Погуляем напоследок. А утром уже в автобус – и в город, в военкомат!
Глава 11
Слово и дело
«…Много лет прошло с тех пор, как ушел в моря Пётр Митрич, Петька Каменный Кулак, и нет об нем вестей. Пять правителей сменилось в эти годы в государстве Русском. Ни от одного в Рымбе толку не видали. Спасибо и на том, что хоть несильно досаждали. Только соберутся новый государь или царица реформы утвердить, а временщик иль сменщица уже на пятки наступают.
Подати, конечно, начальство собирало, жировать не позволяло, однако хоть в заводы не гнало. Они тогда и вовсе захирели. Зато верфи кое-где живы, корабли кое-как строят, благодарствуй, матушка Анна Иоанновна!
Многое за это время в Рымбе изменилось. Отец Моисей перед смертью рукоположил Митрофана в диаконы и предстал пред Богом, да и многих с тех пор стариков схоронили. И Колю-Укко с его Лемпи, и сына их Митю, и Ваньку-цыгана. Всем на кладбище кресты поставил Тимофей, из болотного железа в горне крицы спек, ограды выковал. Мирья одряхлела, Илва постарела, Лийсу в Каргополь увез Иван…
А когда ее он увозил, как голубку сокол уносил, то созвал всю новую родню, на свадьбу пригласил. Но отец невесты болел, мать за отцом ухаживала, старикам, деду с бабушкой, невмочь. Лине, младшей незамужней сестренке, в такую даль страшно было ехать, со слезами распрощалась она с Лизой. Вот и вышло, что повез сестрицу в чужой дом провожать старший брат, Тимофей.
И едва только Тимоша в Каргополь приехал, как увидел там сестру жениха, зеленоглазую красавицу Анюту. В тот же миг забыл о Лине, словно и не спорил с братом, не бросал жребий, не звал ее замуж. Такое вот мужское сердце, с ходу вместо карих глаз зеленым покоряется. Стал кузнец просить матушку Анютину и Ивана, старшего в роду мужика, чтоб отдали за него девицу. Мать согласна, Ваня – за, девица, и та не против оказалась, ее и отдали. Еще крепче породнились две семьи. Вздохнула тогда Лина с облегчением. Даже не кольнуло, что Тимоша так быстро ее забыл, а еще и обрадовало. Но ненадолго.
Вскоре у Лизы с Ваней детки пошли, и у Тимофея с Анютой дом построился, растет пополнение. Только Лина втайне Петьку ждет, замуж ни за кого не идет. Однако матери ослушаться все же не посмела и через три годочка согласилась осчастливить молодого рыбака с материка. Да и сколько можно ждать, косу заплетать? Вдруг Пётр никогда и не вернется?
Недолго Лина замужем была, вскоре овдовела. Пропал супруг на промысле, остались сиротками Марья и Дарья, девчоночки-близняшки. Погоревала мама их сколько положено да и вернулась с дочерьми в Рымбу, в дом родной. И покатилась ее жизнь в трудах-заботах. Оглянуться не успела – мать состарилась, а дочки подросли.
Без мужика хозяйство ой как нелегко вести, а ведь замуж Лина больше так и не пошла. Хоть и сватали ее, звали в жены люди разные, серьезные и непраздные, никому согласья не дала, с мамой в родительском доме жила. Отец Митрофан, старый друг ее деда, помогал чем мог. Брат Тимоша не забывал тоже, племянницам гостинцы заносил.
…Однажды по весне, только лед раскололся, прибыли на остров божьи страннички, калики перехожие. Пригребли на лодочке втроем, двое стареньких, один молодой. Уж так их жалко стало всей деревне, а особливо отцу Митрофану! Все рваные, убогие, чуть ли не босоногие. Один дедок слепой, тряпица на глазах, другой хромой, на костылях, а водит их с собой парнишка молодой, так и тот немой, безъязыкий.
Рассказали странники, как ходили они Христа ради в Киев, в тамошних пещерах святым мощам молились, а теперь вот добираются домой, в Архангельск. Им люди добрые короткую дорогу показали, лодочку как милостыню дали. Объяснили нищим, божьим людям, что на тот берег через Рымбу путь лежит, что на острове живет милосердный народ, привечает странников.
Накормил их отец Митрофан, напоил. Хоть и стоит Великий пост на белом свете, богомольцы сокрушенно пояснили, что благословил архимандрит Двулогий странникам его не сдерживать. Курицу им Лина сварила, в тесто яйца вбила, скоромный рыбник испекла. Съели все подчистую, квасом запили.
– Что за архимандрит такой, – любопытствует отец Митрофан, – имени такого не слыхал вроде.
– Киевский архимандрит, киевский, – кивают страннички, – в Киеве служит. Ох и добрый пастырь, милосердный и боголюбивый, прям как ты, батюшка Митрофан.
Порассказали старички, что царица-матушка Анна Иоанновна веру православную зело крепит и церковь апостольскую поддерживает. В столицах храмы строятся, монастырям земли возвращаются, какие батюшка Пётр Алексеевич у них отнять изволил.
Заслушался их отец Митрофан, чуть не до полуночи их киселем и шанежками потчевал. Предложил в своей избе им ночевать, но старички скромно отказались. Довольно с нас и лавочек в церковных сенях, говорят. Ну что же делать, открыл им церковь батюшка, впустил на ночлег, сам домой ушел.
Утром пришел, хотел богомольцев накормить да в дорогу снарядить, а тех уж и след простыл. Из сеней в храм вошел, за сердце схватился. Нету двух икон в серебряных ризах, Господа Вседержителя и Богородицы Матушки, той, самописной! И утварь церковная с ними вместе исчезла! С престола – крест и Евангелие в драгоценном окладе!
Вбежал в алтарь: дискос золоченый, потир из серебра, кадило, даже брачные венцы – все ведь утащили калики перехожие! Ослабели ноги, опустились руки. Сел на пол отец Митрофан, обхватил ладонями седую голову. Как же так, Господи, за что же? Приютили убогих, а они… Зачем же Ты попустил? Как теперь служить? Да и какой такой архимандрит Двулогий? Бес двурогий!..
Отдышался отец Митрофан, с полу поднялся, пошел из церквы на берег. Народ деревенский уже вдоль улицы стоит, ждет, видит, что нет у причала воровской лодчонки. Вышел на мостки батюшка, оглядел озеро, тяжко вздохнул. Потом наклонился, горстью зачерпнул водицы, омыл лицо:
– Вот так, земляки, людики-топорнички! Виноват я перед вами, простите! Не разглядел чертей под рубищем. Дан мне урок на Бога надеяться, а самому не плошать. Обнесли тати наш храм, однако службу останавливать нельзя. Хорошо, пророк Илья остался. Старое Евангелие есть у меня в избе…
– Напрестольный крест я тебе, отче, выкую сегодня, – отозвался из толпы Тимофей-кузнец, – а уж позолотим его, когда сможем.
– Забери, батюшка, у меня Богородицу, – дряхлая Мирья с трудом проворчала, – Ваньки-цыгана большую икону. А то скоро помру, кому достанется? Не дай Бог, Савватею-разгильдяю, племянничку моему!
