– Серебро ему на храм отдайте, – добавил Миша, – подарки жене и дочкам Митрия, а нас за задержку в пути простите. Если кто верст на сто вокруг вас остановит, объясните, что с Еремой Пушкарем рассчитались. Коли не поверят, скажете слово такое: “Хуже страха только срам!” Запомнили? Ну, прощевайте!
Пополз обоз дальше, в родную сторону. Митя в санях кемарит, Ваня рядом шагает.
– Вот так, дружок ты мой, пирожок, в жизни бывает! – проснувшись, говорит Митя хриплым голосом. – Один по лесу рыщет, другой на костыле хромает. А встретятся – третий словом Божиим их обоих покрывает. Глотну-ка я из фляги, замерз что-то.
Приложился – потеплело. Из-под тулупа выбрался, сидит в санях да на морозе без шапки.
– Эх, обещал жене из стопарика цыганского пить, а сам дома его забыл, вот и захмелел вчера с Еремеем. Сколько лет с командиром не виделись, а он вишь как обрадовался! С семьей возил знакомить.
Митя снова глотнул, вздохнул и продолжил:
– А семья как у меня. Жена, два сына-молодца да две дочки-невесты.
– Что-то невесело ты, дядя Митя, об этом говоришь, – чуточек удивился Ваня.
– Детки мои все родные, да вот не кровные…
И рассказал под бражкой Митя Ване историю своей семьи.
– Не дает Господь нам деток, – под конец рассказа уронил голову Митя, допив бутыль, – видно, грешен я.
– Ничего, Митрий Николаич, авось внуков понянчишь! – утешил его Ваня и накрыл в санях тулупом.
Долго полз домой обоз, а все-таки добрался. По дороге Митя, на морозе похмеляясь, крепко захворал, забредил, привез его Ваня на родину в жару. Показали рымбари дорогу Ване к Митиной избе, подъехал он в санях к воротам. Семья встречает, удивляется.
– Здрасьте, люди добрые! Помоги, Тимофей Митрич, – говорит Ваня, сам лошадку под уздцы во двор ведет, – батюшку твоего в дом отнести. Болен он.
Забегала семья. Тимоша с Ваней Митрия на постелю понесли, старый Коля-Укко закряхтел, лошадку выпрягая, а Илва с Лемпи давай больного поить, обтирать. Девушки же, Лиза с Линой, стали на стол собирать, надо ж гостя накормить с дороги. Сами на него украдкой с-под ресниц поглядывают.
Только уложили Митрия, вышел Тимофей во двор деду помочь, сани разгрузить, в подклеть затащить. Тут и улучил Иван минутку, сунул Лине в руку Петькин образок.
– Утонул его камушек в твоем озере, – говорит.
Та вся вспыхнула, дыханье потеряла и к себе в закут убежала. А Ваня к Лизавете подошел, серьги ей хотел отдать, да нечаянно в глаза ее чухонские, как ламбы, глубокие, взглянул и забыл, в каком они кармане, серьги эти.
После уж опомнился, рассказал семье, как с Петрухой познакомился, с ним местами поменялся, как на верфи тот остался. Пока говорил, все на Лизу глядел, а та на него. Тюк с разбойничьим добром принес и старикам отдал. Вручил платок цветастый Илве, в пояс ей поклонился да и рубанул с плеча:
– Отдайте, матушка, за меня дочь вашу старшую, Лизавету! Просил меня Пётр Митрич за нею приглядеть, а как я пригляжу, если дальше идти надо?
Выслушала парня Илва, на дочку поглядела да и говорит:
– Ты, Иван, ее саму спроси. Коль она согласна, присылай сватов!
Подбежала Лиза к матери, шепчет ей на ухо:
– Я с ним, матушка, и без сватов идти готова…
Без сватов, конечно, девицу не пустили. С обозом Ваня зашагал домой, а свататься вернулся с подарками, весной…»
* * *
Утром Митя с Любой привезли на остров Стёпку и новости.
Случилось так, что «Амур» с туристами ночью во время шторма перевернулся и один из пассажиров пропал. Безвестно сгинул. Остальных выбросило на берег, и на рассвете они, отчаянно замерзнув и измучившись, добрались до села.
Оказалось, что капитан туристов – сын какого-то большого человека, а пропавший был его приятелем и спасатели уже обследуют берега и воды. Пешком и на катерах. Даже вертолет прилетел. Суета и томление в селе. А завтра на остров прибудут пожарные, участковый и кто-то из администрации. Будут обстановку изучать, местность оглядывать, угли обнюхивать, вопросы задавать. Потом совещаться, в головах чесать, грызть карандаши, писать бумажки. Это называется акты составлять.
В общем, покоя не предвидится.
Но главное не это, а то, что Степан получил на работе армейскую повестку, показал отцу-матери и пришел похвастаться Волдырю, втихаря захватив с собой бутылку.
– В военкомате сказали, годен по первой категории, – словно нехотя рассказывал Стёпка, сидя со Сливой и Волдырем за столом у того на кухне, – говорят, готовься в десант. Или в морскую пехоту. Это смотря откуда покупатель будет.
Он солидно, с удовольствием проговаривал волнующие и приятные языку слова и даже стрельнул у Волдыря папироску.
– Что, солдатик, думаешь: «Закурю-ка я для понту ярославского “Яхо́нту”»? Папка увидит, шею намылит тебе! – смеялся тот. – Не поглядит, что ты уже защитник!
– Да брось ты, дя Вова! – улыбался Степан. – Это ж баловство. Ты лучше совет дельный дай на службу.
Слива видел, что парень волнуется в ожидании этой самой службы, и ему тоже хотелось как-нибудь его подбодрить. Он помнил, как сам много лет назад катал во рту рабовладельческое слово «покупатель», наугад рисовал в голове картины будущей жизни в армии, в общем, страшно переживал перед призывом. Однако Слива опасался встревать в разговор без спросу.
– Что же тебе сказать? – Волдырь специально тянул паузу, видя, как внимательно слушает его Стёпка. – Пожалуй, подальше от начальства, поближе к кухне.
– Это мне и папаня талдычит! – слегка огорчился Степан. – Что-нибудь серьезное бы!
– Тогда – солдат спит – служба идет! Погоди, не выступай! Это только первая половина мудрости. А вторая – солдат бежит, а она все равно идет! Так что меньше бегай, больше спи! За это и выпьем!
– Ну тебя, дя Вова! – смеясь, махнул рукой призывник. – Ты принципиальное, принципиальное что-нибудь подскажи.
– Однако ты спросишь, дружок! – Волдырь не закусывал, хмурил брови. – Принципиальное… Может, не верь, не бойся, не проси? Хотя нет, это из другой оперы. Тогда так: что упало у солдата, то упало на газету. В смысле в лесу все стерильно. Как бы тебе объяснить…
– Да никак, дядь Вова, – перебил Стёпа, – я уж понял. С мужиками в бригаде работаю. Не надо в коллективе из себя целку строить, так?
– Так, сынок, так! Сам все знаешь.
– Ты, Степан Митрич, перед отъездом хорошее кино посмотри, – все-таки влез в разговор малость захмелевший Слива, – пару фильмов всего.
– Я уж столько их поглядел! – ухватился возражать Степан. – И «Взвод», и «Апокалипсис», и еще целую кучу!
– Нет, ты наши погляди, старые.
– Это какие?
– «Они сражались за Родину» и «Белое солнце пустыни». Только внимательно. И хватит.
