– «Бесы», говоришь…
– И фантастики целая стопка…
– Тогда, может, Мите палатку предложим?
– Лучше сменяем на сало в селе.
Они услыхали мотор и увидели, как мимо мыса летит лодка, а в ней сидят Митя и Люба.
– В село поехали, – размыслил вслух Волдырь, – о пожаре сообщить надо. Инспектор, видать, приедет. А то и участковый. Или из музея кто…
При этих словах Слива помрачнел, поднялся и сунул спальники под мышку.
– Не светиться бы мне перед людьми, – будто попросил он. – Я в бане посижу, когда приедут, ладно?
– Сиди где хошь, – ответил Волдырь. – Все одно в село придется ехать, халтурить надо. А сегодня у Манюни огород перевернем, я намедни заикнулся.
У Манюни в огороде, за спиной таская по бороздам тяжеленный окучник, Слива думал сразу обо всем. О хорошем и о плохом. Перелистывал в мыслях страницы с картинками прошлой и нынешней жизни.
Хорошо, к примеру, что его сюда, на остров, штормом выбросило. К этим добрым людям. И что работа хоть и тяжелая, зато голова свободна. Всегда о такой жизни мечтал. Плохо, что Волдырь сильно давит на рукоятки окучника и плуг потому глубоко врезается в землю. Из-за этого приходится напрягаться до стона в жилах.
Хорошо было бы вовсе ни о чем не думать, а просто вдыхать запах сырой и холодной земли, в которой вязнут сапоги. Просто видеть перед собой белесое небо, черный лес, жерди косой изгороди и за ними тусклую синеву озера. Слушать шум ветра в соснах и шипение волн на прибрежных камнях. Но не думать невозможно, и в мысленном прищуре, как в кинохронике, проплывали полузабытые лица друзей, убитых или пьющих, мертвых и живых врагов, а потом и всех других людей, любимых или нет, с кем сталкивала когда-то жизнь.
С болью и стыдом, с сивушным духом перегара в глотке вспомнилось лицо жены, плачущее, измученное ссорой. С острой виной – лица детей, радостные и смеющиеся, а потом испуганные и удивленные. Словно в дымке времени показались мама с отцом, печальные и старые, не был у которых уже очень давно.
В тревоге мелькнул мрачный профиль командира, с ненавистью на лицах проползли змеиные головы банды врагов-конкурентов. Тут же появились и исчезли госпитальные врачи в колпаках и масках, медсестры с поджатыми губами, с холодными и твердыми пальцами. Острый запах больницы в мозгу очень быстро сменился запахом камеры, душным и кислым. Желто-серые лица сидельцев с глазами без веры и даже без доверия, несвежие майки на татуированных телах.
Потом, как вовсе и не люди, а как фигуры и декорации из странной анимации, – бичи, помойки, свалки, синий туман в голове, нескончаемое распитие в притонах, в подвалах, у костров. Стыда уже нет, совесть вынута из тела еще в госпитале, вместе с пулями. Полное равнодушие к себе и другим, сменяемое только крысиной возней в поисках объедков и пьяными слезами от страха перед будущим.
Вот черная, в подряснике, фигура отца Ианнуария. Болезненно бледное, как у тех каторжан, лицо, маленький рост и жидкая борода. Скуфья, натянутая на глаза, а в глазах скорбь и… радость. Проснулись надежда и слезы, уже другие, чистые и живые. Но вдруг – ужас от храма. Боль во всех членах, в кишках и в мозгу. Нестерпимая жажда забыться, звериный инстинкт избежать этой боли, обмануть ее.
И вот они, лодка и весла, погоня за кайфом и бегство от боли. Тут же шторм, непобедимый ветер, ледяные волны, шок, мрак и бездна. И независимо от воли губы сами впускают холодную воду, шепча Богородице. Дыхания нет, перехвачено резко. Вспышка по фронту, как на учениях ЗОМП
[20]…
Манюня в платке, сердитый взгляд, но почему-то голос Любы. Люба – карие глаза, теплая кожа, темные брови и стать, как у Девы. И не синяя туника – истертые джинсы на высоких бедрах. На голове нет омофора, волосы собраны в тугой хвост, смуглая шея и тонкие ключицы в расстегнутом вороте рубашки. Хорошо хоть рубашка навыпуск, а не завязана узлом на животе. «Вот гадина я, – как ошпарило Сливу, – едва лишь очухался, сразу за блуд! Ведь думал, что все уже пройдено, прожито…»
Как противовес – Митя. Сильный, добрый и вполне опасный. Да просто глаз не подымать на нее, и он – товарищ.
А дети их? Слива и сам гордился бы таким, как Стёпка, сыном, но сына своего не видел года три. Так же, как и дочь, ровесницу Вере, девочке с лицом слепой греческой статуи.
Бронзовая улыбка Волдыря, наивный прищур деревенского хитреца…
– Тпр-р-ру-у! – прикрикнул Волдырь. – Шабаш! Распрягай, пущай слабится! Принимай, хозяюшка, работу!
И он понес окучник в хозяйский сарай. Слива сел на землю, повесил кисти рук на колени и перевел дух.
Манюня вынесла бутылку самогона и банку кабачков. Зачем-то шоколадку.
– Смотри, молодой человек! Ты обещал! – напомнила она Сливе. – Ступайте. Борони вас Бог!
Волдырь спрятал бутылку и шоколадку в разные карманы, отдал банку Сливе и попрощался с Манюней:
– Всех благ, Марь Михална!
– До свидания! – добавил Слива.
Ответом она их не удостоила. Перекрестила мелко и отмахнулась, как от назойливых мух.
– Зайдем к девчонке, – по пути домой сказал Волдырь, – одной ей скучно. К нам позовем чаю попить. Я ж говорил, что с детства ей сказки рассказываю. Она ждет уже. Ей у меня отчего-то весело.
Вера и правда ждала на крыльце. Сидела на перилах и дышала ветерком с озера, подставив лицо бледному осеннему солнцу. На ней были джинсы, кроссовки и красная, с капюшоном куртка в пояс, оттеняемая светлым хвостом волос. Слива подумал снова, что родители хорошо ее одевают, любя, и она выглядит как городская барышня.
– Привет, красотка! – поздоровался Волдырь, подходя к дому.
– Здрасьте! – добавил Слива и кашлянул.
Девушка встрепенулась, соскочила с перил и подхватила с крыльца белый пакет.
– Здравствуйте! – Она смущенно улыбнулась, распахнув глаза-льдинки, и солнышко померкло, и ветер посвежел. – А я тут кусок рыбника для вас прихватила, мы с мамой вчера испекли, пока пожар не начался.
– Так ведь и мы не с пустыми руками! – Волдырь поднялся на крыльцо и взял Веру за руку. – Пойдем-ка, милая, найдутся для тебя и шоколадка, и сказочка! На чем мы прошлый раз остановились?
Глава 10
Чет и нечет
«…И при царе-то при Петре в наших лесах пошаливали, без войны постреливали, а как государь-император преставился, как не стало крепкой власти, так и вовсе лихой народ озоровать начал. С обозами теперь ходить опасно. Но давайте по порядку все. Глядишь, потом и до этого дойдем…
Еще несколько лет прошло, вовсе у Мити с Илвой дети повзрослели. Сыновья в мужиков вымахали. Тимоха деда Колю в кузне заменил, на всю деревню гвозди да подковы бацает. Плуги, насошники кует, дверные петли лепит-гнет. Косы, серпы и топоры вострит, ножи затачивает. Замки да утварь починяет. Исправно делает, заказы даже с мандеры летят. Сам Тимофей – жених завидный, а окрутиться не спешит. Хоть и хорошие есть девки, глядит на них не очень-то.
