На мне были ярко-оранжевые бархатные шорты “горячая штучка”, дополненные белой водолазкой без рукавов и шнурованными белыми сапогами по колено. Определение “горячие” подходило шортам как нельзя лучше: хотя они едва прикрывали мой зад, бархат в сочетании с тридцатиградусной жарой делал их неудобными, в них было жарко. Предполагалось, что наряд должен включать в себя еще белый берет, но я потеряла его в спешке, когда мы мчались из квартиры Эдит в дом Виктора. Эдит позвонили из авиакомпании, и она объявила, что планы изменились.
Эдит купила “горячие” шорты и сапожки во время своего последнего визита в Нью-Йорк и сказала, что это писк моды. Мне в первый раз выпал случай надеть их, потому что Бьюти запрещала мне выходить в таком виде, говорила, что я выгляжу как малолетняя принститутка. Я хотела посмотреть это слово в словаре, но Морри объяснил мне, что принститутки – это принцессы, которые учатся в институте. Не знаю, что так не понравилось Бьюти, но я, уважая ее мнение, нарядилась в шорты и сапоги только сегодня, потому что Рождество, да и Эдит настояла. Виктор, как всегда, был тщательно принаряжен, его сиреневая “федора” безупречно сочеталась по цвету с галстуком-бабочкой и носками.
– Я не знаю, что такое “гей”, – продолжала я, – поэтому посмотрела в словаре.
Виктор рассмеялся, но как-то нервно.
– И что там написано?
– Что “гей!” – это восклицание. Я ничего не поняла и снова попросила Эдит объяснить.
– И?
– Она сказала, что у вас с ней не может быть любви, потому что ты гомосексуал.
– И да и нет. Я очень люблю Эдит, но вряд ли смог бы быть ее парнем, даже если бы не был геем. Только не говори ей, что я это сказал.
– Она говорит, гомосексуалы – это мужчины, у которых бывают половые размножения с другими мужчинами.
– Ну, строго говоря, размножения там нет, но это определенно… э-э… секс.
– Эдит говорит, мне нельзя никому об этом рассказывать, потому что это незаконно и тебя могут посадить в тюрьму.
– Это верно. Законы просто драконовские, согласна?
– Что значит “драконовские”?
– Очень жестокие.
– Как апартеид?
– Точно.
– И про Бьюти нельзя никому говорить. Если узнают, что она живет с нами и присматривает за мной, ее тоже могут отправить в тюрьму.
Виктор изогнул бровь.
– Сколько же у тебя секретов, и все надо хранить! Огромная ответственность для девятилетки.
– Мне десять будет в следующем месяце.
– Тем не менее.
– Да все нормально. Мне нетрудно хранить секреты.
Я оглядела гостиную. Комнаты красивее я еще не видала. Высоко над нами висела хрустальная люстра, и все поверхности, включая стены и пол, были покрыты роскошными тканями, в которые хотелось завернуться и лечь спать.
– Либераче
[83] – твой парень? – спросила я.
– Либераче? Нет, с чего ты взяла?
– Потому что Эдит говорит, что твой дом выглядит как сцена из влажных снов Либераче.
Виктор поперхнулся шампанским.
– Прошу прощения, – извинился он, промокая подбородок.
– Что такое “влажный сон”? – не унималась я.
– Э-э… ну… А ты сама как думаешь?
– Это когда ты спишь и видишь сны, а кто-то льет на тебя воду?
– Вот ты сама и догадалась.
– О-о, какая у тебя елка! – Я только теперь заметила елку в столовой и вскочила, чтобы рассмотреть это чудо получше.
Ничего подобного я еще не видела. Елка была высокой, но не особо раскидистой, на каждой черной, перекрученной и завитой ветке из кованого металла гнездилось множество стеклянных подсвечников, изготовленных в форме звезды, в них мерцало пламя маленьких свечек, и светильники казались падающими звездами, сгорающими изнутри.
– Предполагается, что это авангард, – заметил Виктор. – Не уверен, что мне нравится. Надеюсь, со временем она станет мне милее.
Это дерево не имело ничего общего с традиционной рождественской елкой, которую обычно наряжали родители, но мне вспомнились ритуалы, которым мы следовали каждый праздник, сколько я себя помнила. Искусственную канадскую ель следовало выволочь из хранилища в гараже; потом начинались судорожные поиски металлической крестовины, пока кто-нибудь не вспоминал, что она сломалась года два назад. Тогда отец отыскивал пустой цветочный горшок, оборачивал его рождественской бумагой и насыпал в горшок земли из сада, после чего елку втыкали в горшок и ставили в углу большой комнаты.
Распутывание электрической гирлянды всегда бывало наиболее взрывоопасным моментом процесса, и если он проходил не как надо, то дальнейшее украшение елки откладывалось на день или два, пока мы не остывали настолько, чтобы продолжить.
– Что за черт? – вопрошал отец каждый декабрь, борясь с узлами. – Кто ее убирал в прошлом году?
– Ты и убирал, Кит, – всегда отвечала мать.
– Быть такого не может. Я бы убедился, что провода свернуты как следует. Это же какое-то, мать его, гнездище.
Если гирлянду удавалось распутать так, чтобы не разбить при этом с десяток лампочек, и если отцу не приходилось резать ее и потом соединять провода заново, мы накручивали ее на елку и переходили к следующей стадии – навешиванию мишуры. Обычно это бывала моя вторая любимая часть процесса, мне нравилась шелковистость блестящих нитей, но они таили в себе не меньше напряжения, чем лампочки.
– А где все остальное? – спросил как-то отец, держа в руках два паршивеньких “дождика”.
– Больше нет, – ответила я, заглянув в мешок.
– Что значит “больше нет”? У нас должно быть не меньше десятка этих веников. Где серебряные и золотые?
Я не решилась сказать, что взяла мишуру без разрешения, чтобы украсить костюм ангела в рождественском утреннике, а потом накромсала на блестки для рождественских открыток, которые мы делали в классе. Я просто пожала плечами, отец почесал голову и пробормотал, что чешуйницы – сущее наказание. В тот год новогодней елке основательно не хватало шика.
Елочные украшения всегда являлись на сцену предпоследними; развешивать их следовало в строго определенном порядке.
– Сначала шары, – говорила мать. – Золотые, потом серебряные, потом красные и зеленые.
Я лезла за золотым санта-клаусом, но мать отталкивала мои руки.
– Сейчас – шары. Потом звезды. Потом карамельные трости. Потом ангелы. В самом конце – санта-клаусы.
Спорить с ней было бесполезно, и горе тому, кто повесил бы слишком много одинаковых украшений в одном месте или оставил пустым другое. Наконец, когда все было размещено в точном соответствии с предписаниями, наставал черед огромной звезды. Отец поднимал меня вверх, подхватив под мышки, и я насаживала ее прямо на верхушку елки.
