Я потерла мылом крепче и решила не смывать, чтобы оно получше подействовало. Забрала платье с собой в комнату, не обращая внимания на отметившие мой путь ручейки, и положила в ногах кровати. Немного почитала, а потом проверила, как там платье.
– Еще хуже стало!
Желтое мыло застыло коркой. Я попробовала отскрести его ногтями, но оно словно приклеилось. Я смяла платье и комом зашвырнула под кровать.
– Пошли.
– Куда?
– Куда-нибудь. В парк, погулять.
– А платье как же?
– Потом что-нибудь придумаю.
Когда я через несколько часов вернулась, обеспокоенная тем, что Эдит скажет про платье, Бьюти сидела в столовой – склонилась над тетрадью и что-то писала. Мне стало любопытно, что в той тетрадке и не пишет ли Бьюти про меня. Бьюти ничего не сказала, она вообще никак не дала понять, что заметила мое возвращение, но когда я зашла в спальню, то увидела, что мое платье выстирано, выглажено и аккуратно висит в гардеробе Эдит.
Я выглянула из спальни, стараясь, чтобы Бьюти не заметила меня, потому что не знала, надо ли что-нибудь говорить. Бьюти улыбалась. Я с удивлением поняла, что тоже улыбаюсь.
31
Робин
С 6 по 30 августа 1976 года
Йовилль, Йоханнесбург, Южная Африка
Первая смена Эдит должна была продолжаться неделю, но каким-то образом растянулась на шесть.
– Прости, Робин. – Ее голос пробился через треск линии после первых долгих девяти дней отсутствия. – Возникли проблемы с фюзеляжем, и обратный рейс пришлось отложить. А потом Мойра заболела, а раз уж я все равно в Нью-Йорке, меня попросили заменить ее. Я вернусь на следующей неделе, честное слово.
Это обещание – подобно большинству обещаний Эдит, как мне еще предстояло узнать, – ни о чем не говорило и оставляло Эдит множество лазеек. Если других людей клятвы связывали, то Эдит по отношению к своим была истинным Гудини, она умудрялась вывернуться из их пут, предоставив тебе соображать, как ей удалось проделать этот трюк.
Следующий телефонный звонок раздался через пятнадцать дней.
– Мне пришлось согласиться еще на один рейс. Ничего нельзя было поделать, Робс. Я не в том положении, чтобы диктовать начальству свои “хочу – не хочу”. В любом случае у Бьюти, кажется, все под контролем. Как ты там? Хорошо себя ведешь?
– Да. – Я не считала, что регулярные стычки с Бьюти – это плохое поведение.
– Как в школе?
– Отлично.
– Подружилась с кем-нибудь?
– Да.
– Помнишь, что я тебе говорила? Никому не рассказывай про Бьюти!
– Я никому и не рассказываю, – ответила я, – но люди уже что-то подозревают.
Это было правдой. Каждая неделя без Эдит оказывалась еще одной неделей, когда соседи встречали меня только с Бьюти, и это, конечно, разжигало в них любопытство. Однажды вечером, когда у нас кончились деньги, которые Эдит оставила на неделю (она ведь уезжала лишь на неделю), Бьюти после восьми вечера спустилась к Голдманам попросить хлеба, чтобы завтра сделать мне сэндвичи в школу. На обратном пути Бьюти столкнулась со старым мистером Финлеем, проживавшим тремя этажами ниже. Я прислушалась, стоя у дверей, где дожидалась возвращения Бьюти.
– Ты что здесь делаешь? – потребовал ответа мистер Финлей, последовавший за Бьюти.
– Я здесь работаю, – ответила та – любезно, но твердо.
– Ты как себя ведешь, а? Не слышу “baas”!
Я дернулась. К тому времени я уже знала Бьюти достаточно хорошо, чтобы понимать: расшаркиваться она не будет.
– Я здесь работаю, сэр, – повторила Бьюти.
– Но тебе запрещено находиться здесь так поздно. А помещений для прислуги в этом доме нет.
К счастью, в этот момент их нагнала миссис Голдман.
– Добрый вечер, Ангус.
– Добрый, Рейчел. Ты не знаешь, почему негритоска оказалась в доме вечером? И где Эдит?
– Она больна, лежит в постели.
– Чем больна?
– Это женское.
Здорово! Хитроумный ход!
– А. Но что…
– Я попросила служанку остаться на ночь, присмотреть за Эдит и девочкой.
– Разве пучеглазым можно…
– Пучеглазым?
Он засмеялся, и какой же это был мерзкий звук.
– Поэт я. Пучеглазый-черномазый.
– Какая изысканная шутка.
Он, должно быть, уловил сарказм в голосе миссис Голдман, потому что снова пошел в наступление:
– Негритосам не позволено спать в этом доме! Мы не в деревне какой живем!
– Не будь нудником, Ангус. Она не будет спать. Она будет ночь напролет сидеть у постели больной. Она что, в пижаме собирается на ночной девичник?
– Но…
– Я не могу присмотреть за Эдит, Ангус. У меня был тяжелый день, я устала. Если только ты сам не захочешь подняться к Эдит и ночь напролет хлопотать о ее яичниках…
– Нет. Ладно, проехали! – Ворчание мистера Финлея затихало по мере того, как он ретировался к себе. – Что жиды, что черномазые… все одинаковы.
Я с облегчением выдохнула, когда миссис Голдман и Бьюти вошли в квартиру.
– Миссис Голдман, – спросила я, – что такое жид?
Она презрительно махнула рукой:
– Это плохое слово, бубела, которым дураки называют евреев. Не забивай себе голову оскорблениями. Забывай их, как только услышишь, и запоминай лучше ласковые слова. – Она повернулась к Бьюти и раскрыла кошелек: – Простите, не подумала сразу. На одном хлебе вы до возвращения Эдит не продержитесь. Вот, возьмите, и если нужно больше, дайте мне знать. – Она положила кучку смятых купюр на столик, а не в руки Бьюти, чтобы той не надо было хлопать в ладоши и приседать в реверансе, как должны делать черные, получая что-то от белых.
– Спасибо, миссис Голдман, – сказала Бьюти.
– Рейчел. Иначе я начну звать вас миссис Мбали.
Бьюти улыбнулась, и мы обе пожелали миссис Голдман спокойной ночи.
После этого случая Бьюти старалась не выходить из квартиры после пяти часов, чтобы впредь подобного не происходило. Осторожность соблюдала не только она, ко мне это тоже относилось. Я не соврала Эдит насчет того, что завела друзей, но это была очень поверхностная дружба, ведь мне следовало держать дистанцию. С меня взяли клятву хранить тайну о том, как устроено наше житье, и я никому не должна была рассказывать (даже если бы мне дали честное-пречестное слово), что Бьюти живет у нас в квартире и присматривает за мной, пока Эдит в отъезде. Эту информацию Эдит из всего дома доверила только родителям Морри, Голдманам, потому что, по ее словам, они ее друзья и не расисты, но она просто в паранойю впадала, думая, что про Бьюти дознается еще кто-нибудь. И пусть мне хотелось пригласить своих новых друзей к нам домой поиграть, но чтобы Эдит отправили в тюрьму, если полиция прознает про Бьюти, мне не хотелось совсем. Так что я держала рот на замке.
