Мэгги смотрела на меня с огромным сочувствием.
– Милая, милая моя, твоя мама ни за что не хотела бы, чтобы ты не плакала.
– Она… не хотела бы?
– Конечно, нет. Ты оказалась в особых обстоятельствах, их нельзя сравнивать с тем, как ты упала и оцарапала руку, хотя я, например, думаю, что хорошенько поплакать и пару раз выругаться, если ты поранилась, – это то, что нужно. – Мэгги дала мне время осознать эту мысль и продолжила: – Мы с твоей мамой расходимся по этому пункту, но я ни минуты не сомневаюсь, что мы с ней были бы единодушны вот в чем: когда умирает любимый человек, бывает невыносимо больно, душевная боль намного сильнее, чем от любой раны, и вдесятеро больнее, если погибли оба твоих родителя, да еще при таких ужасных обстоятельствах. И лучший – единственный – способ выразить боль и показать им, как ты их любишь, – это плакать.
– Правда?
– Правда! Даже не сомневайся. Я знаю, что твоя мама ни в коем случае не осудила бы твои слезы, потому что они исходят из источника глубокой-глубокой любви. Она обрадовалась бы, увидев эти слезы, потому что они показывают, как сильно ты тоскуешь по ней. И твой папа – тоже.
Как же я нуждалась в разрешении плакать! Мэгги обнимала меня, пока рыдания сотрясали все мое тело до самого нутра. Мэгги гладила меня по голове и так сильно прижимала к груди, что мое лицо как щитом было укрыто от любопытных взглядов прочих посетителей. Она не шикала на меня, даже когда мои рыдания эхом прокатились между стеллажами и дальше, в фойе.
Кончилось тем, что от безудержных рыданий и судорог у меня пошла носом кровь – такого раньше не случалось. Я вывернулась из объятий Мэгги, завопив при виде отвратительных малиновых пятен, расплывшихся по ее кремовой блузке. Мэгги прервала мои извинения, велев запрокинуть голову и зажимать нос. Запрокинув голову, я постаралась выпрямиться, не исторгая из себя кровавый водопад, и проследила за Мэгги, которая шла через библиотечные залы и по коридору.
– Потолок надо обмахнуть, – сказала я тонким, гнусавым голосом, когда Мэгги вернулась.
Мэгги рассмеялась и предложила мне лечь на пол. Она принесла салфетки, я скрутила их в шарики и затолкала в ноздри. Мэгги спросила у меня телефон Эдит, а потом и адрес – когда я объяснила ей, каким образом телефон оказался снятым со стены. Завернув меня в кофту, Мэгги отправилась заварить мне чашку сладкого чая, утверждая, что сладкий чай – противоядие от всего. Через несколько минут я уже спала, и это был самый крепкий сон за последние несколько недель.
Я проснулась от непонятной тряски. Мне казалось, что я проспала несколько лет. За окнами было темно, оранжевая луна почти касалась крыш. Я заерзала и обнаружила, что меня держит Эдит и что она несет меня к машине. Я хотела заговорить, но она тихо шикнула.
– Все будет хорошо. Спи, – прошептала она.
В лунном свете я видела, что лицо у Эдит заплаканное. Я потянулась к карману и мигом успокоилась, нащупав утешительные контуры маминой туши.
Я так и не узнала, что произошло тем вечером между Мэгги и Эдит и как Мэгги удалось заставить Эдит протрезветь и приехать в библиотеку. Знаю только, что именно Мэгги привела в нашу жизнь Бьюти, – и с того самого дня все изменилось.
28
Робин
1 августа 1976 года
Йовилль, Йоханнесбург, Южная Африка
Стук повторился – костяшки ударялись о дерево все громче и агрессивнее, – и пульс у меня подскочил. Тук, тук, тук. Тук, тук, тук. Ведь только полицейские и соцработники – люди, которые хотят забрать тебя из дома, – заявляют о своем приходе таким вот образом.
Я привстала с дивана, но Эдит коснулась моего колена, показывая, чтобы я снова села.
Тук, тук, тук.
– Мисс Вон! Откройте немедленно!
Эдит улыбнулась и прижала палец к губам.
– Если понадобится, я выломаю дверь. Я имею право находиться здесь и не допущу, чтобы меня не впускали.
Тук, тук, тук.
Эдит медленно встала и продефилировала к двери, выждала еще нескольких ударов – и рывком распахнула дверь, заставив разъяренную, с пылающим лицом Вильгельмину замереть с воздетым кулаком.
– Ну и ну, кажется, кое-кому стоит не забывать о хороших манерах. Разве так гостям следует заявлять о своем прибытии? О прибытии, насчет которого не было договоренности, должна заметить. Но прошу вас, входите – иначе, кажется, вы меня убьете.
Вильгельмина опустила кулак, сердито зыркнула на Эдит и бочком протиснулась в квартиру, словно приглашение войти возбудило в ней подозрения. Не успела она переступить порог, как Элвис заметался в клетке и заверещал: “Дьявол под прикрытием! Дьявол под прикрытием!”
Вильгельмина заозиралась, чтобы определить источник оскорблений; заметив попугая, она снова повернулась к Эдит:
– My magtig!
[75] Я звонила, звонила, но линия постоянно занята. Я знаю, что вы отключили телефон, не отрицайте.
Эдит кивнула на телефон. Трубка покоилась на рычаге так безмятежно, словно понятия не имела, почему вокруг нее разгорелся весь этот сыр-бор.
– Как видите, телефон на месте. Может, вы все это время набирали не тот номер?
– Ничего подобного! И я приходила дважды, но вы не открыли дверь.
– И вас при этом не посещала мысль, что никого нет? Боже ты мой, вы, кажется, привыкли иметь дело с людьми, которые при вашем появлении разбегаются и прячутся кто куда, иначе откуда такие мысли? – Эдит повернулась ко мне: – Разве мы не открыли бы дверь, будь мы дома? Разве не так поступают хорошо воспитанные люди?
– Так, – с энтузиазмом кивнула я, стараясь не встречаться глазами с Кэт.
– Ты видела меня, когда я приходила, и убежала, – обвинила меня Вильгельмина.
Эдит вскинула брови:
– Робин, это правда?
– Нет.
– Вот видите! Должно быть, вы перепугали своим появлением еще какого-нибудь несчастного ребенка. Не хотите ли присесть? Могу я предложить вам чаю или кофе? Печенья, может быть?
Вильгельмина отмахнулась от предложения Эдит и вытянула шею, пытаясь заглянуть в спальню, глаза ее подозрительно сузились. Все сверкало – Эдит незадолго до ее прихода с остервенением отдраила квартиру. Раковина, в которой прежде громоздились заросшие плесенью тарелки, была отмыта, пол и мебель освобождены от книг, пластинок и одежды, а затхлый прокуренный воздух изгнан из комнат. Даже клетка Элвиса стараниями Эдит сияла.
– Вильгельмина, вы что-то ищете? Пентаграмму? Алтарь для человеческих жертвоприношений? Может, порнографию? Я-то всем этим не увлекаюсь, но если оно по вашей части, не смущайтесь. Я никому не скажу.
Вильгельмина залилась краской, по шее снизу вверх поползли, будто ядовитый плющ, ужасные пятна.
