– Нет, Кэт оставь здесь. Я уверена, она сумеет занять себя.
– Но…
– Никаких “но”. С твоей стороны будет невежливо трепаться с пустым местом, пока Голдманы пытаются не сесть на твою сестру, которая, кстати, путается под ногами, и хорошо бы ей научиться поживее убираться с дороги.
Эдит захлопнула дверь и крикнула: “Пока, Кэт!” – подчеркнув прощальные слова поворотом ключа в замке.
На третьем этаже миниатюрная женщина с темными кудрявыми волосами открыла на наш стук и пригласила войти. Она послала Эдит воздушный поцелуй и взяла меня за подбородок:
– Ну-у, какое личико! Грустнее свет не знал. Такая беда.
Я не знала, что на это ответить, и просто улыбнулась.
– А какая храбрая! Посмотрите только! Улыбается сквозь слезы. Страдает молча. – Женщина убрала руку и выпрямилась. – Иди посиди с бойчиком
[57]. Я выйду с Эдит, у меня запись к парикмахеру, но ты не волнуйся. Если тебе что-нибудь понадобится, пока меня нет, – мистер Голдман дома. Пока, ребята!
– Пока. – Я вздохнула и села рядом с Морри, который читал “Остров сокровищ”.
– Библиотечная? – спросила я.
– Нет, буббе
[58] подарила.
– Кто?
– Бабушка.
– О. – Я никогда не скучала особо по бабушкам и дедушкам, пока не осознала, скольких подарков лишилась. – А книжки Энид Блайтон у тебя есть?
– Нет.
– А книжки про сирот?
– Нет, но у меня есть пять книг Уиларда Прайса, про приключения. – Он вытащил из-под дивана какую-то книгу и вручил мне: – Вот эта моя любимая.
Я взглянула на устрашающе зеленую обложку, на которой двое мальчиков к чему-то себя привязывали.
– Приключения каннибалов? – Я пробежала глазами аннотацию. – Охотники за головами и каннибалы? Фу. Книги для мальчиков – такая гадость!
– Фе!
– Может, хватит говорить дурацкие слова?
– Не будь нуднице!
– Вот опять! Говоришь слова, которых вообще не бывает. – У детей так мало власти, поэтому они пытаются захватывать превосходство и самоутвердиться где только можно. Я сообразила, что Морри бросается в меня голдманизмами своей матери – просто чтобы продемонстрировать, что знает больше меня.
– Это не дурацкие слова, – сказал он. – Это язык моей семьи.
– У семьи Голдман собственный язык?
– Не только у моей семьи. У всех нас.
– У кого – всех?
– У евреев.
– Ливреев?
– Не ливреи. Евреи. – Он по слогам произнес это слово. – Я еврей.
Я понятия не имела, что еще за “еврей”, но голос у Морри был такой грустный, что я поняла – это что-то по-настоящему плохое.
– Ой, как жаль!
– Чего?
– Что ты еврей.
– Почему?
– Звучит как-то… страшно.
Морри кивнул:
– Так и есть. Мой народ подвергали гонениям не один век.
– Что значит “подвергали гонениям”?
– Не знаю точно. По-моему, это значит, что никто не звал нас на вечеринки.
– Вот ужас-то!
– Ага. И еще нам надо делать обрезание.
– А что это?
– Это когда ребе отрезает крайнюю плоть.
– А крайняя плоть – это что?
– Ну это на писюне.
Услышанное дало мне богатую пищу для размышлений. Чтобы разобраться, следовало вернуться назад.
– Значит, этот язык со смешными словами – еврейский?
– Нет, это идиш.
С минуту я обдумывала слова Морри.
– Значит, твой народ происходит из Идишландии?
– Идишландии? С чего ты взяла?
– Эдит побывала почти во всех странах мира, – объявила я. – Она говорит, что финны говорят по-фински и живут в Финляндии. Наверное, и со всеми так.
Морри, кажется, впечатлили мои познания.
– Я спрошу у папы, но я почти уверен, что мы живем в Южной Африке.
Я запуталась. Если евреи живут в Южной Африке, значит, я тоже еврейка? Мне вдруг расхотелось продолжать дискуссию. Я подозревала, что Морри только делает вид, будто знает все на свете, а на самом деле бо´льшую часть своих познаний он вынес из родительских разговоров, а теперь просто выпендривается, повторяя то, что слышал.
Морри вдруг встал и сунул мне “Остров сокровищ”:
– Вот, можешь почитать. Там не так много каннибалов. А я хочу кое-что сфотографировать.
Я притворялась, что читаю, но на самом деле наблюдала, как Морри фотографирует дохлого жука, изношенные ботинки и отключенное от сети радио. В квартире были куда более приятные для фотографирования вещи, и я отложила книгу, чтобы рассмотреть их получше.
На каждом дверном косяке висели странные, но красивые прямоугольные украшения, закрепленные под углом, и я задумалась, трудно ли было мистеру Голдману приделывать их наискось.
Повсюду были развешаны черно-белые фотографии в богатых рамках, и я останавливалась перед каждой. На одних снимках был Морри, на других – какие-то старики, я решила, что это его дедушки и бабушки. Обнаружила я и свадебное фото родителей Морри, на ней мистер Голдман был в странной шапочке не больше блинчика. Тут внимание мое переключилось на подсвечники, я взяла один в руки и выронила, из спальни тотчас выскочил мистер Голдман:
– Что разбилось?
Морри указал на стеклянные осколки у меня под ногами:
– Вот. Она просто клютц!
[59]
– Простите, пожалуйста, – заикаясь, извинилась я. – Я такая неуклюжая. Все это говорят. Надо глазами смотреть, а не руками. – Все-таки следовало взять с собой Кэт, будь она здесь, я могла бы свалить вину на нее.
– Так, не двигайся с места, пока я не уберу, – велел мистер Голдман, вовсе не сердито, и пока он подбирал осколки, я смогла хорошенько рассмотреть его.
Это был маленький человек с соломенно-рыжими волосами и такой россыпью веснушек, что по сравнению с ним у меня веснушек не было вовсе. Лицо почти закрывали большие квадратные очки с толстыми стеклами, одет он был в длинную зеленую кофту, но никакой шапочки я не обнаружила.
Когда мистер Голдман снова скрылся у себя, я спросила у Морри про шапочку.
– Это не шапочка, а ермолка. Их носят евреи-мужчины.
