– Ну и ну. А я думала, это у меня дела плохи.
– Потому что у тебя родители умерли?
– Кто тебе сказал?
Моррис пожал плечами:
– Слышал, как родители говорили. – Он протянул мне руку для церемонного пожатия. – Меня зовут Моррис.
– Я знаю.
– Если хочешь, зови меня Морри.
– А я Робин.
– Да, я слышал, но решил, что ослышался.
– Почему?
– Потому что Робинами зовут мальчиков.
– Вот уж нет!
– Вот уж да. Робин Гуд – парень.
– Кто этот Робин Гуд?
– Один малый, который грабил богатых и раздавал добычу бедным.
– Зачем?
Моррис поскреб в голове.
– Не знаю.
– Он, наверное, дурак. Воровать плохо, это каждый знает. Вы что, дружите?
– Нет, конечно. Я же сказал, у меня нет друзей.
– А, да. Извини.
– Короче, у него было твое дурацкое имя.
– Это девочковое имя!
– Гои такие странные.
Чтобы не доставлять ему удовольствие еще одним вопросом, я сделала вид, что согласна.
– Дураки эти гои. Пошли.
Морри закрыл судок крышкой и забросил рюкзак на плечи. Что бы там ни было в этом рюкзаке, оно наверняка весило тонну, потому что Морри слегка пошатнулся, восстановил равновесие и последовал за мной. Войдя в квартиру, мы прокричали Эдит, которая уже лежала в ванне, что пришли. Кэт была в гостиной; она улыбнулась мне, а я подмигнула ей в ответ. Поняв, что сейчас она не нужна мне, Кэт помахала рукой и скрылась в спальне.
Морри перевернул контейнер над мусорным ведром и вытряхнул печенку. Какое-то время он смотрел на коричневую массу, покрывшую месиво белой овсянки, которую Эдит спалила сегодня утром, затем сбросил с плеч рюкзак. Вытащил из него какой-то громоздкий предмет и принялся вертеть, разглядывая со всех сторон.
– Что это?
– Кодак ЕК6.
– Чего?
– Моментальный фотоаппарат.
Я впечатлилась, хотя решила этого не показывать.
– Откуда он у тебя?
– Дедушка подарил, в конце декабря. Дал его Эдит, и она его привезла из Америки.
– На Рождество?
– Нет, точно не на Рождество! Просто на окончание декабря. – Морри прекратил вертеть аппарат и сердито уставился на меня, чтобы убедиться, что я ухватила суть.
– Ну ладно.
– Дедушка фотограф, он учит меня фотографирать, говорит, что гения надо взращивать с младых ногтей. – Морри прицепил что-то на фотоаппарат, снова повернулся к мусорному ведру и открыл крышку. Потом поднес квадратный серебристый аппарат к лицу и посмотрел в видоискатель, явно разглядывая мусор.
– Что ты делаешь?
– Хочу сфотографировать.
– Вот эту мерзкую гадость?
– Да.
– Но зачем? Почему бы не сфотографировать что-нибудь красивое?
У отца был фотоаппарат, папа снимал с большим разбором: закаты, ряды туманных гор и принаряженную маму. И часто повторял, что пленка – удовольствие дорогое и надо быть на сто процентов уверенным, что снимаешь что-то красивое, прежде чем нажать кнопку; иногда он заставлял нас с мамой позировать по полчаса, пока у нас челюсти не заболят от улыбок. Только когда картинка удовлетворяла его, он щелкал кнопкой.
– Мой зайде говорит…
– Твой кто?
– Дедушка. Он говорит, что этот мир – гнусное место, и наша задача – фиксировать его уродство.
Я подумала, что его дедушка точно чокнутый, но Морри так увлекся фотографированием отвратительного содержимого ведра, что я решила воздержаться от комментария в адрес его родственника. Яркая вспышка озарила кухню, а потом из нижней части фотоаппарата вылез какой-то квадратик. Морри выдернул его и помахал картонкой в воздухе, после чего аккуратно положил на свободный участок стола. К этому времени я уже разложила веером несколько кусков хлеба, и Морри поглядывал на них так, словно умер и попал на небеса.
– Ты готовишь кошерное? – спросил он.
– Конечно! Как все.
Морри, видимо, удовлетворился этим ответом и сел, глядя на меня и ожидая, что я буду его обслуживать. Но я как-никак была племянницей Эдит, она меня кое-чему уже научила.
– Делай себе сэндвич сам! Я тебе не конкубина.
– Кто это – конкубина?
Это слово я слышала от Эдит, она часто говорила его моему отцу, но что оно означает, я понятия не имела, но не признаваться же в этом. Поэтому я закатила глаза, испустила вздох и ответила:.
– Такой маленький зверек, который стреляется в людей иголками. Все же это знают.
– А… – Если Морри и не вполне понял, какое отношение стреляющий иглами зверь имеет к бутербродам, то никак этого не показал. Он занялся изготовлением сэндвича, залезая одним ножом то в арахисовое масло, то в банку с джемом, перемешивая одно с другим.
Покончив с едой, Морри взял картонку, вылезшую из фотоаппарата, и подставил под свет, разглядывая. Он обращался с этой штукой как со священной реликвией, на лице было написано благоговение.
– Смотри. – Он протянул фотографию мне.
– Уже проявилась? У моего папы это обычно занимало две недели.
– Я же сказал – это моментальный фотоаппарат.
– Мусор, – констатировала я, поглядев на снимок.
Моррис вздохнул:
– Кругом одни критики.
19
Бьюти
23 июня 1976 года
Соуэто, Йоханнесбург, Южная Африка
Сегодня восемнадцатый день рождения Номсы, но вместо того, чтобы праздновать ее рождение, мы с Андилем стоим перед полицейским моргом, ожидая, что сейчас нас позовут на опознание. Мы ждем перед уродливым кирпичным фасадом этого здания с четырех утра, и, несмотря на ранний час, мы не первые: перед нами с десяток семей, не меньше.
Легкий морозец. Я накинула на голову два покрывала, обмотала ими плечи – и все равно дрожу, от холода и ужаса. Кто-то развел костер в железном чане, пламя стреляет, и по лицам стоящих вокруг меня людей мечутся тени. Мы похожи на бедные проклятые души, сосланные в ад, страдать. А может, мы и правда в аду.
Андиль отходит от меня, чтобы поговорить с женщиной, стоящей в очереди впереди. Я узнаю ее. Нотандо Ндлову пришла искать свою дочь, Фумлу. У нас с ней есть хоть какая-то надежда, потрепанная, как изношенное покрывало, но за нее все же можно уцепиться – и это больше, чем есть у Лунгиле. Я слышала, что ее сын Сифо умер. Как мне хотелось ошибаться, когда я глядела на этого мальчика и чувствовала, как выгорает его жизнь. Я не могу смотреть в глаза Нотандо. Я не могу видеть му´ку в них и отворачиваюсь, ожидая, когда вернется Андиль.
