– Они дали нам код для открывания двери, – доносилось бубнение Тами, – но не сказали, что расшифровывать придется символы Комиссии.
«Я, конечно, особенная, но до такой ли степени?» – слышался конец ее молчаливого предложения.
Дважды она пережидала, отогревала руки, сунув их в перчатки, а после в карман. Поясняла:
– Если бы это были просто рисунки – не проблема. Я умею смещать фокус. Но тут при нажатии каждой кнопки – голограмма. Я уже башку сломала, как именно на них смотреть, чтобы расколоть.
А в темных глазах тревогах и застывший вопрос: «А что, если не смогу?»
– Если не сможешь, – отвечала Белинда, – никто тебя не осудит.
Тамарис мрачно вздыхала, наполнялась новым упорством и снова шла к двери. Между бревном и бункером от ее сапог проложилась по глубокому снегу вытоптанная дорожка.
Мы ждали. Только теперь я поняла, что ожидание – неотъемлемая часть путешествия. Как и поддержка друг друга, когда случаются препятствия. Мы натолкнулись на первое из них.
На мне зимние сапоги, куртка, водолазка, джинсы с подкладом – все то, в чем я когда-то вышла из дома. Лин говорила – одежду нужно взять такую, чтобы не жалко выбросить по прибытию, если климат другой. Теплую, но не новую. У меня все равно не было выбора. Вчера мы собирали припасы; на ночь глядя ехать не решились.
– Как называется мир, в который мы идем?
– Урмаэ.
Белинда сидела на бревне спокойная, как созерцающее мир изваяние. Как человек, у которого в километре отсюда теплая сторожка, жаркий огонь, каша на плите. Который не потерял ощущение расстеленной специально для него любимой мягкой постели и уюта. И это при том, что выглядела она собранной, вечно готовой к прыжку. Совсем как наши парни.
«Наверное, с ней случалось гораздо больше и сложнее, чем этот лес и бункер. Чем поход в какой-то Урмаэ…»
– Получается, что Урмоны – это коренной народ?
– Да, самый старый на материке. Но их земли были отобраны – остался самый дальний, сложный для выживания клочок.
«Отсюда, наверное, и жестокость».
Она до сих пор носила короткую стрижку и никогда не пользовалась макияжем. Я сомневалась, что в ее доме можно найти даже обычный крем для рук. Но Бойд любил ее не за макияж, а за нее саму – кареглазую внимательную женщину, такую спокойную и молчаливую.
Тами возилась с символами – голограммы горели в воздухе, как огненные заклинания. Она подолгу всматривалась то в один, то в другой, силилась найти некие закономерности или же просто искала первый, «который полегче».
«А что, если мы не сможем открыть бункер?»
Может, не все дороги заканчиваются дальними странствиями? Некоторые из них тупиками, например…
Вспорхнула среди ветвей птица; полетел вниз слежавшийся снег, с мягким хлопком ударился о землю; тишина.
Я завидовала безмятежности Белинды. И потому не удержалась, спросила:
– А ты всегда была такой спокойной?
Мы не подружки, и, может, лезть в чужую жизнь мне не позволяет новоприобретенный статус «попутчиков», но сидеть в тишине скучно. Только бормотание Тами, только скрип ее подошв и редкие ругательства. Не очень, впрочем, заковыристые.
– Нет, раньше я металась так же, как ты, – послышалось сбоку.
Мне от ее ответа почему-то стало неуютно, как роботу, который сидит на полке с таким же, но двумя поколениями новее.
– А сложно было стать такой? Долго?
На меня бросили быстрый и ровный взгляд, в котором ни упрека, ни особенного желания отвечать. И потому я приготовилась к тишине и шебуршанию собственных мыслей.
– Долго, – внезапно пояснила Белинда. – Сначала пришлось принять себя… всякую.
Я обрадовалась ответу.
– В смысле, стать лучше?
– Стать лучше невозможно. Возможно только понять, что ты такой, какой есть, и тогда есть шанс двигаться дальше.
«Интересно, как это – принять себя всякую? Какую?»
Она будто прочитала мои мысли:
– Себя – боящуюся. Себя – неуверенную. Гордячку, презирающую других, растерянную, в гневе, в депрессии, постоянно желающую сделать себя, кого-то или мир лучше. Так понятнее?
Я кивнула. Кажется, она не увидела.
Мне на такое потребовались бы годы.
Может, ей потребовались тоже.
Ощущение «робота» не пропало – усилилось.
«Ладно, – утешила я себя, – мы разные. И это тоже хорошо».
Прошел еще час; Тами мрачнела все сильнее. У меня заиндевели ноги; подумывалось о костре, но, кажется, я забыла даже зажигалку.
Мой рюкзак по сравнению с набитым и тугим Белинды выглядел тощим.
– А что там?
Решилась я в очередной раз нарушить молчание.
Она проследила за моим взглядом:
– Сухие военные пайки, термопалатка, тонкие спальники, оружие, приборы навигации, складная посуда для кипячения воды, горелка…
Сразу видно, собрался человек в дальний поход. Не то, что я, в чьих пожитках лишь запасные трусы, носки, мыло и зубная щетка. Старая книга и завернутое в тряпку Цэллэ не в счет. На запястье плотно сидел браслет-переводчик – а что, если это все не пригодится? Если не выйдет?
– Ты так вибрируешь беспокойством, что скоро снег с деревьев посыплется. Не провоцируй реальность, – посоветовали мне, и я тут же нахохлилась.
– Если бы я могла…
– Ты можешь. Переключись.
Переключись. Белинда говорила прямо и вроде бы обидно. И почему-то не обидно. Она советовала сделать как лучше – я понимала.
– Скажи, а что мы должны принести Информаторам?
Других мыслей, на какую тему переключиться, все равно не пришло.
– Некий бубен от старых шаманов, который зовется «иехванна».
Сложно зовется. Да и шаманы, наверное, не будут в восторге, если мы его у них попросим.
– А чем он ценен Информаторам, они сказали?
– Сказали: его вибрации истончают пространство, позволяют мирозданиям пересекаться – так легче извлекать «дальнюю» информацию. Больше не пояснили.
Ясно.
Вот и переключилась. На пять секунд.
– А что, если Тами не сможет? – спросила тихо.
Я – нытик. Но очень обидно сворачивать поход, не достигнув первого рубежа.
– Если Тами не сможет, ты вернешься назад и продолжишь с планом Дрейка. Или не продолжишь. Выбор всегда за тобой.
«Продолжишь…»
Образы перед глазами вставали ярко: Дэлла разбудят, он все вспомнит, посмотрит на меня мутным и болезным взглядом. А я буду смачно докладывать ему о том, когда подсела на наркотики и кому сплавляла взрывчатку из его гаража… Лучше в петлю.
