* * *
– Саша. Тут про меня кино снимают. Сын ищет маму.
– Ты радуешься или огорчаешься?
– Скорее, радуюсь. Как ты относишься к тому, чтобы вырубить съемочную группу и попросить политического убежища в Чехии или Италии? Ты же знаешь итальянский.
– Немного знаю.
– Немного знаешь латынь, значит, немного знаешь итальянский. Так что со съемочной группой?
– Ничего. Не надо никого «вырубать». Я не люблю драться. В случае необходимости мы просто потеряемся.
– Ты знаешь процедуру просьбы об убежище?
– Немного знаю.
Кино
Небольшое уточнение. Я не считаю инвалидами людей без рук или без ног. Я не считаю инвалидами ни слепых, ни глухих от рождения. Я не считаю инвалидами людей с целым торсом.
Когда люди смотрят на меня, первые пять минут глаза в глаза, они перебирают в уме все варианты помощи мне. Первые пять минут налаживается связь «свой-чужой». Людям жалко меня, по молодости лет я сердился на эту жалость, сейчас принимаю ее с благодарностью. Люди же не виноваты в моей инвалидности. Первые пять минут контакта между нами – самые важные пять минут в нашей совместной с собеседником жизни.
Так сложилось. Так вышло. Моими первыми нормальными собеседниками в жизни оказывались врачи. Без русских, чешских, испанских, немецких, американских и израильских врачей моей жизни просто могло не быть.
Врачи – эти одержимые наукой герои, эти крутые девушки и парни, отдавшие книгам по медицине свою молодость и очень большой кусок своего здоровья – лучшие люди на земле. По значимости своего более чем скромного вклада в существующую гармонию жизни человеческих существ на планете врачи могут сравниться только со священниками. Не всегда человек может найти хорошего священника, как и хорошего врача. К тому же самые лучшие священники тоже лечатся у врачей, а самые хорошие врачи находят лучших в мире священников.
В моей вселенной, в моей огромной воображаемой вселенной тяжелого инвалида, во вселенной надежды и мечты, самые лучшие люди на земле – врачи, самые умные люди на земле – учителя. Самые красивые девушки – дикторы телевидения и радио. В женщин из телевизора можно влюбляться всем, даже тяжелым инвалидам. Только не надо никому об этом рассказывать, ни за что не надо. Нам нельзя влюбляться даже в медсестер, медсестры – живые женщины, они начнут смеяться. Обязательно начнут смеяться.
Плохие нянечки не в счет. Плохие нянечки не женщины. Они всегда злые, они всегда хотели поскорее избавиться от меня. Хорошие нянечки тоже бывают, но хорошие нянечки были нам бабушками. Мне нравится это русское слово «бабушка». Хорошее слово.
* * *
Главное умение инвалида, живого инвалида, – разбираться в людях. Если ты не научился разбираться в людях – ты труп. Я научился.
* * *
Мы с Сашей в Праге. Прага красивый город. Мою коляску закатили в кафе, мне сказали: «Сейчас зайдет твоя мама. Она придет с топором или с кислотой. С сильной кислотой. Она ударит тебя топором или плеснет кислотой тебе в лицо. Но ты не бойся, мы тебя защитим».
В кафе зашла женщина с маленькой элегантной сумочкой в руке. В сумочке не поместился бы топор, в такой сумке трудно переносить банку с кислотой. Медленно подошла ко мне.
Учительница. Настоящая учительница. Я медленно набрал воздух в легкие. Я не хотел никого обижать.
– Тебя снимают скрытой камерой.
* * *
– Он остается здесь, – сказала мама.
Дальше началось совсем другое кино.
Знакомство
– Тебя снимают скрытой камерой, – сказал я.
* * *
– Я догадывалась, но спасибо за доверие. Ты узнал меня по фотографии?
– Я не узнавал тебя, я понял, что ты образованна. Понимаешь, в детдоме ты не можешь надолго сконцентрироваться на одном человеке. Бывают исключения, но…
– Я знаю, я выросла в детдоме.
Голос Ауроры властный, сильный. Голос человека, привыкшего жить по правилам и, если потребуется, без правил. Голос из другого, цивилизованного мира. Цивилизованного мира, но цивилизованного не настолько, чтобы заглушить голос детдомовской девочки.
Мы пьем вино. Бокал Ауроры пуст. Аурора выпила пару бокалов. Ничего плохого не случилось бы с француженкой и после бутылки вина, но она забывает пить. Аурора знает, что русские пьют много алкоголя, когда волнуются. Она просто подливает вино в мой бокал. Я пью через соломинку.
– Ты сказала, что я остаюсь здесь. Я умираю. Болезнь неизлечима.
– Рак?
– Нет. Некроз внутренних органов.
– Я тоже умираю. Третья ремиссия.
– Давай умирать вместе.
Мы смеемся. У детдомовцев странный юмор.
– Саша может остаться с тобой на некоторое время? – спрашивает Аурора.
– Саша остается навсегда. Он мечтает жить в Чехии. Ты узнала меня?
– Ты очень похож на своего отца. Я сразу узнала тебя.
Мы молчим. Аурора старается не плакать. Я не плачу.
Мальчики не плачут.
Пицца
В этот день Аурора приходит с работы позже обычного. Она вешает плащ, подходит ко мне.
– Рубен, мне очень неудобно.
– Что-то случилось?
– Не то чтобы случилось, но мне неприятно тебе это говорить.
– Говори как есть. Плохие анализы?
– Нет, совсем не это. Я поздно пришла с работы, уже не успею ничего приготовить на ужин.
– Мы умрем от голода?
Аурора устала, я вижу, что она настолько устала, что у нее нет сил даже на улыбку.
– Нам придется заказать пиццу.
– Пицца – это хорошо. Я никогда в жизни не видел пиццу. А с чем будет пицца?
– С чем захочешь.
– Так не бывает. Может, я захочу пиццу с колбасой.
– С какой колбасой?
– Ну, не знаю. С любой.
– Ты хочешь куриных крылышек?
– Вместо пиццы?
– Почему вместо пиццы? Просто иногда, когда заказываешь пиццу, тебе предлагают что-нибудь для разнообразия.
Нам привозят пиццу. Пиццу привозят вместе с крылышками, но я решаю отложить крылышки на завтра.
Понял, теперь я окончательно понял, почему отчаянные итальянские сыщики и неуловимые мафиози в самые напряженные моменты погони заказывают пиццу. У них нет времени готовить.
Аурора открывает коробку, берет нож.
– Подожди, Аурора, не разрезай. Я хочу немножко посмотреть на пиццу. Она такая красивая!
Шоу
– Рубен, нас приглашают на шоу, – говорит Аурора. – Они обещают собрать тебе денег на коляску.
