Полина откинула спинку моей коляски, постаралась хоть как-то устроиться поудобнее и делала вид, что спит. Я, потерявший ориентацию в мире между реальностью и снами, все время звал ее. Во сне я летал на звездолете, поднимался в горы и спускался в батискафе на морское дно. Но и в звездолете, и под водой я искал только Полину. Сильные лекарства посылали мой звездолет все дальше и дальше. На каждой промежуточной станции я встречал Полину.
– Не надо, не трогайте меня, – говорил я. – Полина сейчас придет, она не ушла, она только вышла покурить.
Еврейские врачи сделали чудо. Они всего лишь резали и сшивали что-то внутри меня. Долго резали и сшивали. Всего лишь чудо. Всего лишь операция с небольшими шансами на успех.
Еврейские врачи не спрашивали меня, хочу ли я жить. Глупый вопрос, ведь всякая жизнь бесценна. Я не очень сильный человек, я впадал в отчаяние и засыпал. Во сне была Полина, я просыпался, – передо мною сидела Полина. Я помнил, что ответила мне Полина на простой вопрос: «Зачем?» Полина процитировала фразу из русского фильма: «Живут не для радости, а для совести».
Я хотел умереть. Полина не хотела меня отпускать. Полина читала мне вслух Фаулза. Я помнил, что сказала Полина однажды: «Ведь мы же не знаем, что там». В том, сумеречном состоянии больничной паники, когда я приходил в сознание и становился невыносимым пациентом, я знал, что увижу Полину. Я не мог, я не имел права на сомнение, потому что я не имел права думать о смерти. Я не имел права обнулить то, что написал для меня Фаулз. Я не имел права подводить их, Полину и Фаулза.
Через полгода после операции Полина дала мне полстакана апельсинового сока. Я не пил апельсиновый сок более пятнадцати лет. Маленькими глотками, не спеша, я пил из рук Полины самый вкусный в мире сок. Сок был на самом деле очень вкусный, но сам, без Полины, я не смог бы его выпить. Я бы побоялся.
Сейчас, когда мое тело починили как надо. Сейчас, когда мне честно отмерили новый срок жизни, я вполне могу планировать свои следующие пятьдесят лет. Почему бы и нет? Живут же люди до ста. Я не буду спорить, не стану никому ничего доказывать. Барзилай – лучшая в мире клиника лучшей в мире страны. Я же живой!
Сон
Очень редко во сне я хожу. Даже во сне я не знаю, как это делать правильно. Когда чешский мастер построил мою первую в жизни коляску, я стал во сне летать. Это не полет птицы. Я как бы скольжу над землей. Поначалу не удавалось разговаривать с человеком, идущим рядом. Вождение коляски требует полной концентрации.
Я знал, что ты придешь. Я знал, что мы будем разговаривать. Просто отвык. Элементарно отвык от нормального диалога вживую.
Мы шли рядом, я понимал далеко не все. Ты употребляла слова из умных книжек, а я просто радовался. Я давно не слышал этих слов. Только радовался, не переживая и не боясь. Лишь сейчас, да и то не до конца, я стараюсь убедить себя, утешить и поверить. В ту секунду нашего с тобой сна я просто не верил. Не верил себе, не верил в себя. И сейчас не верю.
* * *
Утро. Обычное утро. Просто утро. Люди рано встают на работу. Люди спешат по своим человеческим делам. Ты пришла. Мы сидим вдвоем. Просто сидим и разговариваем. Ты встаешь, чтобы дать мне стакан воды. Это всего лишь стакан обычной воды. Ничего особенного. Ты почти подносишь стакан к моим губам.
Вдруг ты оседаешь. Ты сначала медленно опускаешься на одно колено, потом ложишься на пол. Как ни странно, стакан ты осторожно ставишь рядом с собой. Я знаю это ощущение безграничной боли, боли, от которой темнеет в глазах. Я понимаю твое стремление сосредоточиться на стакане. В такой момент обязательно надо сосредоточиться на вещи или мысли. Можно использовать и простой стакан, но намного лучше бесстрашно схватиться за молитву или любую цитату из Книги.
Ты лежишь на спине. Я растерян, но стараюсь этого не показать.
– Итак, тебе повезло. Сегодня с тобой лучший тренер по скоростному ползанию на спине! Радостно, с улыбкой, согнули левую ногу – толчок. Согнули правую ногу – толчок.
Я прекрасно понимаю, что больше всего на свете тебе сейчас мешает мой голос. Тебе больно, очень больно. Но я также знаю, что если тебя срочно не обезболить, будет хуже, намного хуже. Я честно стараюсь не думать об этом «хуже».
– Итак, финишная прямая. Я знаю, что ты сейчас не очень хорошо видишь. Подними руку. У стола три ящика. В среднем ящике – пакет. Хорошо, очень хорошо.
Я называю лекарства, хотя прекрасно знаю, что в лекарствах ты разбираешься гораздо лучше меня. Я перестраховываюсь. Ты подносишь пакет с лекарствами к лицу, выбираешь нужное. Ты плохо видишь, но все-таки видишь. Это хорошо. Ты запомнила место, где оставила стакан с водой. Это тоже хорошо.
Через полчаса мы сидим на кухне и пьем чай. Все прошло, ничего не было. Все хорошо.
* * *
Длинная аллея с серебряной травой. По обеим сторонам нашей дороги деревья, приглушающие лунный свет. Мы идем к реке в особенное место.
Оно похоже на ракушку. Мы раздеваемся и ныряем в темную воду. Вода теплая, как и сама августовская ночь. Мы выходим из воды, и ты просишь посмотреть наверх: я вижу круглую ясную луну. Маленькая и немного игрушечная, она делает всю картину законченной. Луна – это маленькая жемчужина этой уютной раковины.
Мы укутываемся в полотенца, но не чувствуем никакого озноба. В обоих телах ураган эйфории. Мы молоды и красивы. Я вижу, как в лунном свете блестят капли на твоих волосах.
Ты увлеченно рассказываешь мне про психофонию. Ты всегда с таким радостным волнением делился любым новым знанием, а я благодарно глотала этот необыкновенный энергетический поток. И всегда любила ответить тем же, подарить тебе что-то новое. В воздухе можно было услышать электричество, исходящее от этого обмена, и пропустить его через себя, ощущая ту эйфорию в солнечном сплетении, которую впоследствии я искала в разных местах и наркотиках, но так и не нашла.
Я помню себя в тот день. Два белых хвостика на голове, белая майка, контрастирующая с летним загаром, золотые серьги в виде рыб, длинная цыганская юбка с бубенцами и круглые очки – каждая деталь занимала свое место на моем худосочном теле, которому все доставляло удовольствие. Я была счастлива.
И это счастье было безусловным. Не имеющим ничего общего с тем, что можно измерить или с чем-то сравнить.
В эту ночь, когда в твоем доме все уснули, я сидела на деревянной лестнице и записывала на ленту своей кардиограммы каждую секунду этого вечера. Я улыбалась во все глаза.
Огурцы
Ты нарезаешь огурцы. Я смотрю, как нож неуверенно прицеливается для очередного надреза. Я понимаю все. Это метастазы. Если болезнь, о которой не принято говорить, начинает влиять на глаза, то это все. Это не только быстрая и неотвратимая слепота. Это смерть. Что может быть хуже смерти? Хуже смерти может быть только долгая и мучительная агония. Я боюсь. Я недавно познакомился с тобой, я еще очень мало тебя знаю. Мне страшно. Мы только-только встретились, а тебе уже пора уходить. Уходить в вечность. Болезни и твоей быстрой смерти не избежать. Ты, такая молодая и красивая, должна умереть. Я уверен, что к тебе уже тихо подходит смерть. Смерть придет не вовремя. Смерть всегда приходит не вовремя.
