– Все министры? Но каким способом?
– Вчера вечером, на английском крейсере, отчалившем из порта Хук-ван-Холланд.
– Уже вчера вечером? Но почему?
– Послушайте, я не хочу выполнять роль источника этой информации. Но ввиду особых обстоятельств я решил, что лучше не оставлять вас в полном неведении.
Альберехт сунул в рот косточку большого пальца правой руки и прикусил ее.
– Я подвергаюсь такой же опасности, что и генеральный секретарь с министром, – заговорил он.
– В таком положении находятся все прокуроры, – ответил Филлекерс. – Во всех округах есть прогерманские элементы, посаженные за решетку. Я понимаю вашу проблему, но в настоящий момент не вижу решения.
– Вы не знаете всех моих обстоятельств. Некоторое время назад мне сообщили, что моя фамилия значится в списке гестапо, который был найден в сбитом немецком самолете. Они включили меня в список. Они разыскивают меня лично. Других прокуроров в списке нет, я один.
– А-а, так, значит, и вы тоже попали в этот список?
– Тоже – как кто?
– С ходу сказать не могу, но я слышу об этом со всех сторон.
– Тогда вы понимаете, что от моего пребывания в Нидерландах толку мало. В Англии я бы мог принести пользу отечеству, а здесь нет. Здесь меня в любой момент могут арестовать.
– Вы смотрите на вещи слишком мрачно. Здание суда вашего округа полностью разрушено, так что немцам трудно будет собрать на вас достаточно компрометирующих материалов.
– Можно подумать, они придают значение компрометирующим материалам! Когда они хотят кого-то устранить, то делают это без всякого компромата. Точно так же, как они напали на нашу страну без малейшего повода.
– Не беспокойтесь раньше времени. Правительство покинуло страну лишь временно. Возможно, министры вернутся послезавтра или на следующей неделе. Наши войска оказывают сильнейшее сопротивление. В ближайшее время следует ожидать помощи от французов и англичан. Нельзя падать духом, менейр Альберехт. Могу себе представить, что в последние дни вы слишком многое пережили. Сейчас все в какой-то мере потеряли голову. Все носятся туда-сюда как безумные! Каких только сцен мы не наблюдали здесь, в Гааге! Каких только сцен! Даже рассказать невозможно. Но вы же понимаете, что будет, если все рванутся в Англию? Отъезд министров – разумная предосторожность. Сами Нидерланды – такая маленькая часть огромной Нидерландской империи. Правительство имеет обязанности не только по отношению к этому маленькому кусочку Европы, но и к колониям. Так что отъезд правительства из Гааги, скорее всего временный, – это мера сама собой разумеющаяся. Но это не значит, что мы все можем пренебрегать своими обязанностями, оттого что – возможно, пусть и маловероятно, – нам грозит немецкая оккупация. К чему это привело бы? К хаосу, менейр Альберехт. К хаосу, а ведь именно хаос судебная ветвь власти и обязана предотвращать любой ценой, при любых обстоятельствах. Что будет со страной, если вдобавок к беспорядку военного времени еще и весь криминальный мир поднимет голову? Хаос означает конец всему, здесь вы со мной не можете не согласиться.
– Разумеется, я с вами соглашусь. В случае оккупации всей страны органы правосудия и полиция должны оставаться на посту.
– В противном случае немцы без промедления заполнят вакуум власти, в этом сомнения быть не может.
– Вы полностью правы. Но мы говорим о немного разных вещах. Мой случай несколько иной. Моя фамилия значится в гестаповском списке разыскиваемых. Я могу доказать, что меня немедленно сместят с должности и скорее всего арестуют. Так кому какая польза от того, что я останусь в Нидерландах?
Филлекерс снял пенсне и, держа его за тонкую металлическую перемычку, словно пойманную стеклянную бабочку, провел большим и указательным пальцем другой руки по глазам и вдоль носа.
– Прошу не воспринимать мои слова как критику, – сказал он, чеканя каждое слово, – но для дезертирства – позвольте мне употребить это резкое слово – для дезертирства оправдания быть не может. Зачастую бывает сложно определить, что именно сделал человек, обратился ли он при первой опасности в бегство или своевременно отступил… Решение можете принять только вы сами. Но вы должны осознавать, что в настоящий момент война еще далеко не проиграна. Немцев в нашей стране нет. Та горсточка парашютистов, что спустилась с неба, прячется где-то на земле, окруженная со всех сторон. Мне известно из очень надежных источников, что главнокомандующий вчера в очередной раз отказался даже слышать о капитуляции. Отказался. Потому что это просто-напросто исключено. Так что – поймите меня правильно – разве у нас есть повод позволить вам отправиться за границу? А ведь вопрос стоит именно так, менейр Альберехт. Чем иначе объяснить ваш визит? Я даже не желаю рассматривать ту вероятность, что у вас могла появиться мысль по собственной воле…
Вдохновленный мужеством отчаяния Альберехт изобразил на лице улыбку.
Заикаясь, принялся объяснять, что совершенно не согласен с рассуждениями Филлекерса, совершенно не согласен. О том, что он пришел, потеряв всякую надежду из-за неблагоприятного хода военных действий, нет и речи, не говоря уже о том, что якобы испытывал испуг. Причиной его прихода было только желание как можно добросовестнее исполнить свои обязанности. Если паче чаяния случится невообразимое и немцы все-таки займут страну, вследствие чего ему все-таки придется сложить с себя обязанности прокурора, он рад, что министерство по крайней мере предупреждено о такой возможности. В министерстве теперь не могут сказать, что были не в курсе дела. Теперь никто не сможет ему сказать: вам надо было своевременно позаботиться о своей безопасности, чтобы и в будущем плодотворно работать на благо государства, а не быть отстраненным от работы и сидеть у немцев за решеткой.
– Вы понимаете, что я имею в виду, менейр Филлекерс?
– Мне и в голову не приходило, менейр Альберехт, понять ваши опасения как-то иначе. В голову не приходило! Желаю вам сил и мужества.
– Взаимно!
Филлекерс снова надел пенсне и положил руки на стол ладонями вниз: жест, которым он дал понять, что разговор окончен и что он собирается встать, чтобы проводить Альберехта к выходу. Альберехт взялся за шляпу.
– Менейр Альберехт, – сказал Филлекерс у двери в коридор, – ведь это вы потребовали освобождения от преследования того журналиста, который оскорбил Гитлера?
– Вы думаете, что моя фамилия поэтому попала в список?
– Нет-нет, вовсе нет. Но подобные вещи, несомненно, заставляют задуматься. У меня такое ощущение, что мы стоим на пороге больших изменений. Дни Англии как великой державы уже сочтены. И так удивительно, как это островное государство умудрялось так долго диктовать Европе свои законы, сталкивая лбами другие нации. Это противоестественная ситуация. Европа – континент, а Англия – остров. Вот Германия – это, напротив, континентальное государство. Не удивлюсь, если история в ближайшее время докажет, что Германии уготована роль первой скрипки в Европе. Францию можно не брать в расчет, Франция уже исчерпала себя. Германия молода и сильна.
