– Вас больше не видели в прокуратуре. И мне сказали, что если я вас увижу, то должен передать вам привет от председателя суда Ван ден Акера. Когда вашего тела не нашли под обломками, все очень разволновались.
– Разволновались? Не понимаю. Можно же было послать мне извещение.
– Вероятно, до сих не представилось случая. Мне только сегодня утром дали поручение поехать к вам домой. Это чудо, что вы пережили бомбардировку здания суда! Двенадцать погибших и двадцать шесть раненых. Вы хорошо себя чувствуете?
– Сегодня уже ничего.
– Вы наверняка испытали шок. Ваш коллега Панкрас тоже едва оправился. Да, я же вам должен еще кое-что передать. Прокуратуру временно разместили в здании школы имени Адмирала де Рейтера. Но вам это скорее всего уже известно.
[37]
– Мой кабинет полностью обрушился. У меня не сохранилось ни единого документа.
– Ну что вы, очень много документов, насколько я знаю, спасено. Толстые пачки бумаги, к счастью, не горят. Сейчас там разбирают завалы. А через несколько дней уже можно будет снова вернуться к работе. Но я бы на вашем месте не спешил.
Альберехта несколько удивил фамильярный тон полицейского. «Не сердись! – сказал я ему. – Он человек простой и хочет, как лучше! Просто думает, что ты не вполне здоров».
– В любом случае, счастье, что вы можете ходить. Вы же помните коллегу Брейтенбаха? Так ему оторвало обе ноги.
– Не может быть!
– Я вовсе не собирался вас пугать. Извините меня, пожалуйста! Остальное вам расскажут постепенно. Вы неважно выглядите. Вы правда не пострадали?
– Да нет.
Полицейский покачал головой, как будто угадывал мысли, роившиеся в голове у Альберехта, и не нуждался в дополнительных объяснениях.
– Война не сулит ничего хорошего, – сказал полицейский через некоторое время. – Французам на нас наплевать. Еще денек-другой, и нам каюк. Говорят, правительство уже перебирается в Англию.
– А ты уверен, что это не пустые слухи?
– Пустые слухи? Это железная правда. Все важные шишки перебираются в Англию. Для нас составляют инструкции с описанием, что мы должны делать, когда сюда придут немцы.
– Ну-ну, – сказал Альберехт, – вот оно, значит, как.
Полицейский вдруг сменил стиль поведения. До сих пор ему казалось, что крушение королевства в известной мере сократило дистанцию между ним и прокурором и что он имеет право говорить с этим большим начальником почти на равных. Но выражение лица Альберехта после слова «инструкции» напомнило ему, что, пусть правительство и обращается в бегство, служебные отношения останутся теми же, что были всегда: он – подчиненный, Альберехт – начальник.
Спина у полицейского выпрямилась. Он приложил руку к фуражке:
– Будут ли еще распоряжения?
– В настоящее время нет. Спасибо за переданные мне известия. И скажи менейру Ван ден Аккеру, что со мной все в порядке.
С этими словами Альберехт протянул ему руку. Полицейский снял фуражку левой рукой, а правой пожал руку Альберехта.
После отъезда полицейского Альберехту все стало ясно как божий день.
В прокуратуре о нем не забыли. Его искали под обломками здания. Не нашли. Послали за ним полицейского. Полицейский, добрый малый, решил, что после пережитого шока Альберехт не в себе. Какое унижение. Пойти, что ли, в школу Адмирала де Рейтера, чтобы помочь там все обустроить? Как мало он в последние дни думал о своих профессиональных обязанностях! Сейчас даже не мог вспомнить, что он там начал писать в обвинительной речи к ближайшему заседанию суда. Какое дело будет рассматриваться в первую очередь? Дело взломщика сейфов? Или продавца газет, избившего боевика-энэсбэсовца, так что тот попал в больницу? Опять непонятная ситуация. Примерно как с Ван Дамом. Сам-то Альберехт был бы только рад, если бы всех боевиков-энэсбэсовцев избили до смерти. Но для этого продавца газет придется потребовать по меньшей мере шесть месяцев тюремного заключения.
Если немцы займут Нидерланды, к чему тогда приговорят Ван Дама? Что решат судьи? Осудить его, хоть я и потребовал освобождения от судебного преследования? Возможно, это было бы для него лучше всего. Иначе велик шанс, что гестапо арестует его без всякого разбирательства и отправит в концлагерь.
Черт знает что!
Самый подходящий момент, чтобы подвести черту и поставить точку.
В Гаагу! В министерство! Правительство перебирается в Англию. А он, Альберехт, что, разве не важная шишка?
Ведь он лучше всего сможет служить отечеству, если не попадется в лапы врагу?
На скорости, значительно превышающей дозволенную, Альберехт мчался по пригороду в направлении Гааги.
Благодаря объявлению войны его карьера сложится еще более блистательно или во всяком случае увлекательно, чем это было бы возможно в Нидерландах мирного времени. Человек с моей силой воли это заслужил! Да-да, уважаемые господа, с моей силой воли. Я же в последние дни запросто мог пить сколько душе угодно. А не выпил ни капли, точнее, ни капли лишней. Или позавчера получилось все-таки многовато? Да ладно. Все равно. Я могу быть силен, стоит мне захотеть. Поэтому нельзя допустить, чтобы этот чертов несчастный случай сломил меня. Поэтому нельзя допустить, чтобы обнаружилось, кто задавил еврейскую девочку. Ни за что. Я должен бороться с врагами, а не с собой.
Примерно полчаса он ехал, не встречая никаких препятствий. Солнце не переставало светить. Коровы паслись на лугу. На одном поле с тюльпанами еще доцветали последние цветы, на другом луковицы уже были выкопаны и лежали в кучах. До чего обильной и сочной была листва у ив и тополей! Между ними виднелись дома фермеров, беззащитные и опрятные, с открытыми окнами, словно говорившими: мы никому не причиняем зла. Это страна, где не должно быть войны. В лучах солнца сверкали стекла парников, нигде не разбитые. Интересно, а другие страны, где прокатилась война или сейчас идут бои, выглядят так же? Трудно себе представить. Но где еще могут пастись коровы, как не на лугах? И почему у деревьев вдруг могут облететь листья? И разве можно ожидать, что с началом войны все хозяева разом спрячут свои дома под серой броней? Хорошо бы, если бы это было возможно.
Но это невозможно, и мы вот-вот проиграем войну. Прощай, родная страна! Скоро покажется серое море. Море. Уже давным-давно следовало бы заключить международный договор о том, чтобы вести боевые действия только на море. На море нет деревьев, нет домов, нет коров. На море те, кто не имеет к войне никакого отношения, могут отойти в сторонку, а если пара-тройка кораблей и утонет, то вода останется точно такой же, как была. Насколько война на море гуманнее, чем война на суше. Все раненые сразу тонут и тем самым избавляются от страданий. Может быть, в Англии он сможет посвятить свободные от работы минуты составлению проекта о соответствующем международном договоре. Но что делать, если та или иная страна не захочет его придерживаться? Не получится ли, что война все равно неизбежно переместится на сушу? Дополнительное осложнение вызывает такое изобретение, как самолеты. Воздушная война. Неподходящее название. Подходило бы только том случае, если бы самолеты стреляли в самолеты и подстреленные самолеты полностью испарялись в воздухе. Ах, наверное, такой международный договор о ведении войны на море можно было заключить несколько веков назад, а теперь уже поздно. Гуго Гроций – вот
[38]
[39]кто должен был этим заняться. Именно ему в голову должна была прийти эта мысль. Он написал Mare Liberum. Жаль, что не пошел далее. Мог бы написать еще и Bello Maris, что было бы логическим продолжением трактата Mare Liberum, до сих пор пользующегося международным авторитетом. А теперь уже поздно. Договоренность о ведении войны на море уже не сможет укорениться в правовом сознании народов. И уж во всяком случае в правовом сознании государств, не имеющих выхода к морю и, соответственно, собственного флота. Или почти не имеющих, как Германия. Триста лет назад… Тогда морские державы навеки прибрали бы к рукам все континентальные нации: русских, поляков, венгров, немцев. Всякий сброд. Варваров. Голландия почти всегда воевала на море. Гроза семи морей. Моя идея – типично голландская идея. Если немцы займут Голландию, то и эту войну мы сможем вести только на море. Нашим флотом им не удастся завладеть! Типично голландский образ мыслей, скажут мои слушатели, когда я изложу свой проект.
[40]
