Так что я радовался его намерению съездить, быть может, в последний раз, к матери. Когда для отечества наступили тяжелые времена, что может быть для сына лучше, чем поехать к матери? Где еще может искать утешения смертный, если стопы его не способны найти дорогу к сути Церкви Господней?
Альберехт вышел из дома, посмотрел вверх и снова спросил себя, чем может быть вызвано это загрязнение небес коричневой субстанцией. Не смог найти ответа, подумал: быть может, это никак не связано с войной. Сел в машину и поехал на широкую улицу, обсаженную деревьями и называвшуюся Бастионной. Радио в машине снова не хотело работать. Удар по приборной панели не помог. Откуда же этот дым, точно длинный коричневый половик поперек неба? Едва ли что-нибудь существенное. Им овладела странная суеверная мысль: раз радио не желает работать, значит, просто нет новостей. Если бы были важные новости, радио заработало бы. И я, честно сказать, обрадовался этой суеверной мысли. Если он так думает, то, значит, все еще верит, что предупреждения, исходящие от Небес, достигнут его, как только возникнет необходимость. А ведь эта вера, по сути, мало чем отличается от веры в то, что Бог оберегает его при моем посредничестве. И что ему ничто не грозит, пока молчит радио в машине.
Альберехт застал мать на улице, обсуждающей что-то с незнакомыми дамой и господином. Дверь ее дома была открыта, и двумя домами дальше он тоже увидел открытую дверь. Эти господин с дамой были, по всей видимости, мамиными соседями, но Альберехт никогда раньше их не видел. Он смутно помнил, что в том доме недавно сменились жильцы. Выключая мотор и ставя машину на ручной тормоз, он разглядывал новых соседей. Это были седой старик с торчащими вверх волосами и женщина с шелковой шалью на плечах, намного ниже него ростом.
Услышав, как захлопывается дверца машины, мать обернулась и посмотрела в его сторону.
– Здравствуй, Берт, это ты! Иди сюда!
Он подошел к ней, элегантным жестом снял шляпу и поцеловал.
– Это мой сын Берт.
– Очень приятно. Кальвиль.
– Альберехт.
– Очень приятно. Мефрау Киммель. Я как вас увидела, сразу подумала: какое знакомое лицо.
– Это потому, что мамино лицо многим знакомо.
– Ваша мама рассказывала нам о вас. Именно такой профессионал, как вы, нам сейчас и требуется.
– Может быть, мы и ошибаемся, – сказал менейр Кальвиль, – но вряд ли.
– Вот посмотри, – сказала мать.
И указала на тротуарную плитку, на которой Альберехт увидел кирпично-красную стрелку, нарисованную то ли обломком цветочного горшка, то ли куском черепицы; в любом случае у того, кто ее рисовал, под рукой не было мела.
– М-да… – сказал Альберехт.
– И вот здесь дальше, – сказала мефрау Киммель и сразу же прошла вперед, – видите? Точно такая же.
Альберехт сделал несколько шагов и посмотрел, на что она указывает. Действительно, еще одна стрелочка.
– Мы думаем, эти стрелки начертила Пятая колонна, чтобы показать немцам дорогу.
– Но ведь здесь нет немцев, – сказал Альберехт.
– Но могли бы быть, – возразил Кальвиль, – их здесь нет только потому, что мы сбили столько немецких самолетов.
– Да, в этом смысле они потерпели неудачу, – сказала мефрау Киммель, а мать добавила:
– А то они бы уже давно были здесь.
– Но эти значки могут относиться к чему-нибудь совсем другому.
Кальвиль посмотрел Альберехту прямо в лицо и сказал с печальной уверенностью:
– В любом случае это тайные знаки.
– Я отдам распоряжение расследовать это, – сказал Альберехт.
Кальвиль сказал:
– Впрочем, я уже не очень-то надеюсь на благополучный исход. Вы знаете, что немцы заняли Дордрехт? Но брат Мюссерта застрелен. Лейтенантом нидерландской армии. Хотя, конечно, уже слишком поздно.
– Непонятно, как такое оказалось возможным, – сказала мать Альберехта. – Брат лидера НСБ, к тому же занимавший столь высокую должность.
– И ребенку понятно, что партия вроде НСБ только рада приходу немцев.
– Разумеется. Все они предатели.
– Знаете, что Мюссерт заявил несколько дней назад? – спросил Кальвиль. – Когда Германия нападет на Нидерланды, мы все встанем вот так.
Кальвиль скрестил руки на груди.
– Брат Мюссерта, комендант Дордрехта. Наверняка предатели есть даже на самом высшем уровне, – добавил он. – Иначе брата Мюссерта не оставили бы на должности коменданта Дордрехта.
– Возможно, – сказал Альберехт, – но правоохранительные органы делали все, что могли, чтобы опасные элементы были обезврежены.
– Значит, вы сможете выяснить, что это такое? – спросила мефрау Кальвиль, указывая на стрелки.
– Да, я дам поручение это расследовать. Не сомневайтесь. Но у меня вопрос на другую тему. Вы не знаете, откуда этот коричневый дым? Он был уже вчера.
Альберехт показал на небо.
– Да вы что, менейр Альберехт, неужели вы не слышали?!
– Это горит нефтеперерабатывающий завод Пернис в Роттердаме, – сказал Кальвиль.
– Радио в машине все время отказывается работать, а у меня столько других дел, что не успеваю следить за новостями.
– По радио всю правду не рассказывают, – сказал Кальвиль, – я-то считаю, что перспектива у нас далеко не радужная.
– И совершенно правильно сделали, что отправили Юлиану с детьми в Англию, – сказала мефрау Киммель, – хотя бы ввиду опасности, которую представляет Пятая колонна.
А он не знал даже этого. А здесь об этом говорят, как о чем-то общеизвестном. Наследная принцесса с детьми покинула страну. «А я сижу, спрятав голову в песок. Господи помоги, надо взять себя в руки, чтобы они не догадались, что я этого не знал».
– Очень разумное решение, – сказал он и, засомневавшись, достаточно ли невозмутимо прозвучали его слова, прочистил горло и два раза кашлянул.
– Ну хорошо, мефрау, не будем отвлекать вас от общения с сыном.
Соседи попрощались и вошли в открытую дверь своего дома.
Альберехт, сгорая от нетерпения узнать подробнее про отъезд принцессы Юлианы, ощутил, что оптимизм покидает его, и с таким чувством, будто задергиваются занавески, пошел следом за матерью в гостиную, где стоял открытый рояль, заваленный нотами. Ноты лежали также на нескольких стульях.
– Знаешь, Пузик, где я была сегодня утром? В церкви, молилась за нашу наследную принцессу и маленьких принцессочек.
Альберехт ничего не ответил. С тоской и унынием удивился про себя, почему она молилась именно за наследную принцессу и маленьких принцессочек, а потом в его мыслях возобладало недоумение от того, что о его собственном отъезде в Англию она не обмолвилась ни словом. «Значит, не восприняла мои слова всерьез, – подумал он. – Она думает: пусть Берт говорит, что угодно, все равно он этого не сделает. И она права! Ах, милая мама, если бы я мог тебе рассказать, почему мне так надо уехать».
