– И тебе хватит смелости такое сказать? – съязвила Трюди.
– Если евреям сказать: я не антисемит, потому что иудейской расы не существует, то они оскорбятся. Черт побери, еще как оскорбятся. Иудейская раса – это не изобретение Гитлера, это их собственное изобретение. Разумеется, ужасно, что Гитлер их преследует, но им это дает глубокое удовлетворение. По крайней мере, Гитлер воспринимает избранный народ всерьез.
– Чушь, – сказала Герланд, – избранным народом Гитлер считает немцев, а не евреев.
– Логично, – сказал Алевейн, – по крайней мере, если Ван Дам прав, потому что, если верить Ван Даму, Гитлер и сам еврей.
– Угомонись ты, пока совсем нас не запутал, – сказала Трюди. – А то кто-нибудь начнет воспринимать эту чушь всерьез, оттого что ты используешь слово «логично».
– У тебя не найдется для меня сигареты? – спросила Герланд у Альберехта.
– Я не курю. Мой единственный заскок – сосать мятные пастилки.
Он протянул ей серебряную коробочку, его рука дрожала. Но Герланд была очень мила и двумя тонкими пальчиками взяла из коробочки пастилку. Альберехт посмотрел на остальных. Сигаретница, стоявшая на полу между ними, была пуста.
– А у меня другой заскок, – сказал Алевейн, – мне ужас как хочется быстренько переспать с Герланд. Можно, Букбук? Это займет минут пятнадцать. И тогда можешь не платить мне аванса.
– Премного обязан. Давай, вперед! – ответил Эрик.
Перед носом у Альберехта Аллевейн взял Герланд за руку, встал и поднял ее.
– Вот в той угловой комнате, – сказал Эрик и показал рукой, – а не в этой. Эта для моих собственных заскоков.
Алевейн с Герланд, хихикая, прошли в угловую комнату и исчезли за шторой из бусин.
– Если потребуется помощь, зовите! – крикнул Эрик вслед.
– Ой-ой-ой, – сказала Трюди, – до чего он бывает невыносим! Все время тычет Эрику в нос тем, что он его издатель, и дразнит его на людях своими завиральными идеями. Придумал Эрику прозвище – Букбук, потому что издательство называется Книга / Книга. Если это название ему не нравится, то пусть ищет другое издательство.
– Ну-ну-ну, – сказал Эрик, – у него и в мыслях нет ничего плохого. Это знак уважения, только наизнанку. Согласен, что он слегка перебарщивает. Уж так передо мной рисоваться незачем!
– А вы… – начал Альберехт, обращаясь к Трюди.
– Нет-нет, не то, что вы подумали. Я его сестра. У него совершенно крышу снесло с тех пор, как он впервые в жизни подписал договор с издательством. Про такой стиль поведения он прочитал в какой-то биографии – Рембо, что ли.
– Букбук! Приди-ка на минуточку!
– Хороший мальчик! Я ему уже нужен, – Эрик встал. – Но он и вправду второй Рембо.
– Где у тебя иголки, Букбук? – крикнул Алевейн.
Эрик пошел в угловую комнату, находившуюся прямо напротив Альберехта, и исчез за бусинами. Альберехт заметил, что там стоит большой граммофонный шкаф.
– А что, иголки кончились? – спросил Эрик.
Бусины на занавеси громко застучали, и на пороге показались все трое.
– Знаешь что? – сказал Эрик. – Съезди-ка ты за иголками в магазин.
И позвякал ключами от машины, держа их между большим и указательным пальцами.
– Я не вожу машину, – сказал Аллевейн.
– Зато Герланд водит, – сказал Эрик и отдал ей ключи.
– Я поеду с вами, – сказала Трюди и встала.
Альберехт тоже встал и пожал ей руку. Алевейну и Герланд он помахал, и они помахали в ответ.
– Издавать книги – отличная работа, – сказал Эрик, когда все ушли, – но время от времени приходится изображать из себя шута.
Альберехт обвел взглядом чердачное пространство. Увидел пустую бутылку из-под хереса, керамическую бутылку йеневера и бутылку водки. Один пустой сифон для воды и один наполовину полный. Пустые рюмки. Еще он заметил большое ведро с песком и лопату: газеты рекомендовали держать их наготове – на случай попадания зажигательных бомб. «Мне хочется пить», – подумал Альберехт, взял рюмку и налил в нее воды из сифона.
– Есть новости? – спросил Эрик.
– В каком смысле?
– Ну, может быть, тебе удалось что-нибудь выяснить.
– Что именно?
– С помощью твоих сыщиков.
– Вчера я тебя так понял, что ты не хотел бы заявлять в полицию.
– Но я же дал тебе листок с приметами девочки, ты же мог попросить своих людей ее поискать?
– Так не делается. Пропал человек. Об этом надо написать соответствующее заявление, и тогда этого человека разыскивают. Или не разыскивают.
– Ты не можешь хоть что-нибудь сделать для Лейковича?
– В каком плане?
– Им вообще запрещено выходить из дома. Да они бы и сами побоялись, с их немецким акцентом.
– Действительно, – сказал Альберехт с невозмутимостью, вошедшей в привычку, но сейчас удивившей его самого. – Понимаешь, запрет выходить из дома для иностранцев и лиц без гражданства установлен в их же интересах. Поверь мне, причина не только в том, что мы считаем их всех агентами Пятой колонны.
– Этим людям сейчас очень тяжело. Они живут в полной изоляции. У них нет соседей. Рядом нет никого, кто мог бы помочь. Что бы ты ни думал об Алевейне Лемане, это человек, к которому в подобных случаях всегда можно обратиться. Он сегодня уже два раза у них был, доставил еду и все, что нужно. Целый час колесил по округе на велосипеде, надеясь найти хоть какие-то следы девочки. Он считает, что она исчезла только сегодня утром. Я не говорю ему правду, а то еще пойдет в полицию.
Эрик налил себе полрюмки водки.
– Ни о чем другом не могу думать, – сказал он. – Эти старики, эта бесследно исчезнувшая девочка… Среди хаоса. Бог его знает, может быть, она заблудилась, может, ранена, все может быть.
– Наверное, – сказал Альберехт.
– Она вышла из дома с письмом в руке, собиралась опустить в почтовый ящик.
– Да-а?
– Письмо ее дяде в Прагу.
– Да.
– Ерундовское письмо, дело не в нем. Но было бы интересно узнать, опустила она его в ящик или нет.
– Почему?
– Как ты не понимаешь? Если она письмо не опустила, это значит, что с ней что-то случилось до того, как она дошла до ящика. А ящик совсем недалеко от их дома.
– Об этом можно справиться на почте, – сказал Альберехт.
– Я уже пробовал. Но они не смогли мне помочь. Письмо, опущенное в четверг без четверти четыре, на следующее утро уже увозят из почтового отделения, а мне эта мысль пришла в голову только сегодня.
– М-да.
– Конечно, можно было бы выяснить у дяди в Праге, получил ли он письмо, но в нынешней обстановке…
