Да, решетки.
Мне нужны фунты. До дополнительных распоряжений иностранная валюта не выдается.
Решетки. Мне надо уехать из Нидерландов. Прямо сейчас.
Он вновь и вновь взвешивал все возможные варианты.
Его никогда не разоблачат. Это возможный вариант?
Бывают же на свете случайности, порой невообразимые, взять хотя бы ту, что он сбил именно приемную дочь друга Эрика.
– Невообразимая случайность? – спросил я. – Подумай, что ты говоришь. Эрик знаком с Лейковичем, потому что много занимался помощью еврейским беженцам, и Эрик заговорил с тобой об этом, потому что ты ему раньше содействовал в оказании этой подпольной помощи. Ведь кому ты обязан знакомством с Сиси?
– Но я же мог задавить и совсем другого ребенка, – пожаловался он.
– Ты вообще не должен был давить никакого ребенка, – сказал я.
– Да, но тут уже ничего не изменишь. Итак, возможен вариант, что меня разоблачат. От природы я слишком честен, чтобы бороться против разоблачения. Иначе как могло случиться, что я оставил вчера это письмо на столе? Но теперь, когда на нас напали немцы, я совершенно не хочу попасть в тюрьму.
– Не надо так мрачно, сказал черт. – Будущее таит в себе и хорошие возможности. Немцы терпеть не могут евреев. Они вот-вот займут эту страну и будут здесь править бал. Обзаведись друзьями-немцами, и тебе ничто не грозит, даже если ты будешь трезвонить о содеянном по всему городу.
Альберехт ответил:
– Если мне не удастся уехать, я найду кого-нибудь, кто починит мой пистолет. Лучше пустить пулю в лоб.
– Но-но-но, – сказал я, – человек не имеет права лишать себя жизни.
«Добровольно явиться с повинной в полицию теперь уже точно невозможно, – думал он. – Если бы не началась война, я, возможно, сделал бы это сегодня утром. Вчера я был не вполне вменяемым. В шоковом состоянии. Сочетание двух роковых событий: отъезда Сиси и этого несчастного случая.
Сегодня утром голова у меня была бы ясная. Она у меня и сейчас ясная. Если бы на нас не напали это чертовы немцы, я бы позвонил кому-нибудь из коллег. Позвонил бы и все уладил. А теперь этого не сделать. Думаю, наша армия не сможет долго сопротивляться, хотя нас уверяют, что все немецкие атаки отбиты. В стране, которую занял Гитлер, сделанное по доброй воле заявление, что ты задавил еврейскую девочку, будет звучать так, будто ты хотел хоть чуть-чуть помочь фюреру… А этого уже достаточно, чтобы умереть от стыда. К тому же каковы будут последствия для Лейковича? Родители девочки сидят в немецком концлагере. Лейковича тоже посадили бы, если бы он не уехал тайком за границу. Если бы Эрик ему не помог».
Эрик… От таких мыслей Альберехт покрылся потом, у него только что зубы не стучали. «Я не могу явиться в полицию с повинной, не подвергая опасности Эрика с Мими. Более того: делая все, что в моих силах, ради сокрытия происшествия с девочкой, я помогаю скрыть тот факт, что девочка вообще жила в Нидерландах. Тем самым я спасаю Эрика и Лейковича.
Ни единый представитель власти не должен узнать правду, ни простой полицейский, ни комиссар полиции, ни прокурор.
Но война войной, а пока я нахожусь в Нидерландах, остается шанс, что дело раскроется. Кто-то мог меня видеть, кто-то сможет меня узнать. Уезжай-ка ты, Альберехт, подальше, пока не поздно. Ты спрятал тело ребенка – но этого недостаточно. Ты и сам должен исчезнуть».
– Вот видишь, – нашептывал черт. – Представь себе, что ты, как законопослушный дурак, вчера же немедленно поехал бы в полицию и заявил бы: я задавил девочку там-то и там-то. Ей бы ты все равно уже не помог, а ее приемных родителей подвел бы под монастырь.
– Не верь ему, – сказал я, – десятки людей знали, что у Лейковича живет девочка. Ты не выдал бы никакого секрета, потому что это не было секретом. Если бы полиция начала расследовать вопрос о законности проживания приемных родителей в Нидерландах, тебе как прокурору ничего бы не стоило застопорить такое расследование.
Покуда немцы не заняли нашу страну, но это вопрос нескольких дней.
Альберехт в итоге заключил, что поступил правильно, бросив девочку в кусты и продолжив путь; эта мысль придала ему уверенности, так что он вытянул левую руку и стал раздвигать ею толпу.
– Извините!
– Извините, извините!
Он все ближе и ближе подходил к окошку.
– Куда это вы без очереди!
– Я из прокуратуры! – отвечал он. – Извините!
В конце концов он добрался до окошка, где банковский работник выдавал деньги какой-то старушке. Альберехт сказал:
– Извините. Я из прокуратуры. Не будете ли вы любезны позвать ваше начальство?
– Из прокуратуры? – воскликнула старушка, сгребая купюры по сотне гульденов (много-много купюр, на взгляд не оценить сколько).
– Не волнуйтесь, – сказал Альберехт и попытался улыбнуться, но почувствовал, что у него только чуть-чуть дернулась правая щека.
Банковский работник встал и пошел вглубь полутемного помещения, где другие банковские работники печатали что-то на пишущих машинках.
На задней стене помещения на равном расстоянии друг от друга висели одинаковые таблички:
Банковский работник вернулся, оперся ладонями о стойку, покрытую черным мрамором, и сказал:
– Подождите минуточку!
Старушка сложила в сумочку последние банкноты и ушла.
Альберехт репетировал про себя байку, которую собирался рассказать, но она полностью улетучилась, когда заведующий отделением банка, вызванный по его просьбе, обратился к нему по имени.
– Берт!
– Андре!
– Идем ко мне в кабинет, – сказал заведующий и показал куда-то вбок.
– Да-да, спасибо!
– Ничего себе! – сказал человек, стоявший за Альберехтом, когда тот стал пробираться в указанном направлении.
– Извините. Позвольте вас потревожить!
Извиняясь направо и налево, он продирался сквозь толпу в сторону кабинета. В конце концов добрался до двери и открыл ее. Он вошел не в кабинет, а в боковой коридор. Здесь были еще две внутренние двери, а в торце имелась дверь на улицу, забранная толстой решеткой.
Он стоял в этом коридорчике и вдыхал тяжелый запах бумаги, характерный для всех банков и нотариальных контор. Запах, особенно тяжелый оттого, что исходит от ценных бумаг.
Затем открылась дверь, напротив которой он стоял, и его университетский товарищ Андре произнес:
– Заходи!
– Я к тебе ненадолго.
– Люди точно с цепи сорвались. Как им объяснить, что хранить деньги у нас намного безопаснее, чем у них дома. Садись, пожалуйста!
– Везде одно и то же, – ответил Альберехт. – Война? Атакуем банки.
