Он развернул записку, но не смог разобрать почерк Эрика. «Зачем мне стараться? Я эту девочку видел, а Эрик нет. Он просто записал то, что понял, про вещи, о которых сам не имеет представления, как пишет большинство писателей».
Альберехт почувствовал, как глаза его наполняются слезами. Мысленно он захныкал, как дитя малое: «Господи, ну почему же такое случилось». Его рука с запиской так задрожала, что невозможно было прочитать даже аккуратно написанные слова.
Листок был исписан карандашом в разных направлениях, кончик карандаша в нескольких местах прорвал бумагу. Золотая цепочка с шестиконечной звездой? Он не видел ничего подобного.
– Сложи записку во много раз и постарайся сделать так, чтобы она потерялась, как потерялась девочка. Что тебе мешает? – сказал черт.
Но я сказал:
– Ты уже чудовищно бездушно бросил в кусты саму девочку. Неужели ты хочешь уничтожить даже ее описание? Не сегодня-завтра ты снова встретишься с Эриком. Он наверняка опять заговорит о том же, и выяснится, что ты не помнишь ее приметы. Что скажет Эрик?
Трясущимися руками он спрятал записку в жилетный карман. Это я-то не помню ее приметы, подумал он. Я знаю их лучше, чем Эрик. Пальтишко было грязновато-желтого цвета, а не светло-бежевого.
– Не падай духом, – сказал черт, – может быть, ты задавил другую девочку.
Ну и ну! Хитрости, на которые пускается черт, не были бы такими отвратительными, если бы люди не попадались на его самые примитивные ложные аргументы. Рука Альберехта перестала дрожать. На душе стало чуть легче. Другой цвет пальтишка в описании примет он воспринял как подтверждение, прямо-таки доказательство того, что совершенное им преступление менее ужасно, чем он думал до сих пор.
– Глупец! – заорал я ему в ухо. – Твоя вина от этого не становится меньше. Какая разница, кто прав: приемные родители, которые говорят о бежевом пальто, или ты, которому от волнения померещилось желтое пальто!
Он вспомнил, что до сих пор не осмотрел свой автомобиль внимательно, чтобы удостовериться, что от наезда на девочку на нем не осталось следов.
Стиснув зубы и морщась так, как будто он откусил от какого-то ядовитого плода, Альберехт открыл дверцу машины и выставил ноги наружу.
На площади было тихо-тихо. Только стая скворцов перелетала с дерева на дерево. Освещение было такое красивое, какого он, сова по природе, почти никогда раньше не видел. Разве это не утешение, нашептывал я ему, такое ясное небо в такой злополучный день, как сегодня? Ведь жизнь стала бы невыносимой, если бы еще и небо хмурилось. Он сделал глубокий вдох, подошел к правой передней фаре машины и присел на корточки, чтобы получше осмотреть бампер, крыло и радиатор. Спереди на машину налипло множество расплющившихся мошек, вокруг каждого насекомого высохшая капелька крови. На бампере не бросалось в глаза ничего особенного. На крыле он заметил несколько пятнышек ржавчины. На краске две царапины, которые еще не успели покрыться ржавчиной. Попытался вспомнить, видел ли он эти царапины раньше. Но не вспомнил. В конце концов решил – или вообразил, – что они были здесь уже неделю назад.
Потом он осмотрел радиатор и увидел, словно реализовалось его предчувствие, что в решетке застряла большая пуговица из темно-коричневого материала. Пуговица от пальто. Он вытащил ее и стал рассматривать, держа двумя пальцами. Это была пуговица не с четырьмя дырочками посередине, а с двумя. Чья-то заботливая рука в свое время пришила ее к тому пальто, от которого она оторвалась. Рука матери, сказавшей: иди сюда, деточка, я пришью тебе к пальто пуговицу. Мать вдела в иголку самые крепкие нитки, какие только нашла, и пришила к ткани, на ножке из ниток. Вот так, теперь не скоро оторвется!
И пуговица не оторвалась. В роковой час нитка выдержала, но пуговица вырвалась вместе с клочком ткани.
Светло-бежевой ткани.
Светло-бежевой.
– Это правда, – пробормотал он. – Надо убираться подальше.
– Дважды глупец, – сказал я, – убираться подальше, когда на твою родину напал враг, какое же это раскаяние в содеянном! Иди в полицию!
– Явившись в полицию с повинной, я лишусь своего авторитета и не смогу больше приносить пользу отечеству.
Впрочем, что произойдет, если он сам явится в полицию? Арестуют ли его? Разумеется, нет.
– Ведь это был несчастный случай. Явиться с повинной в полицию, а потом уехать в Англию, избавившись от этого груза на совести, вот что ты должен бы сделать, будь ты поумнее, чем есть, – сказал черт.
– Именно это и было бы отъявленным лукавством, – сказал я, – потому что в таком случае Добро окажется для тебя уже полностью недостижимым.
Эти слова заметно успокоили Альберехта, но между тем он осознавал еще одну вещь, совсем из другой оперы: если он явится в полицию, то не сможет держать это в секрете от Сиси. Значит, придется во всем признаться Сиси? Которая и так не слишком-то его любит… Машина Альберехта выехала на проезжую часть, а он даже не глянул в зеркало заднего вида. Мимо промчался грузовик с солдатами, удивительно, что грузовик не поддал машину Альберехта.
Война! Что такое война? Опасность, подстерегающая на дороге, умноженная на опасность, грозящую с воздуха. Фонтан возможностей для людей, которые, как Альберехт, больше всего на свете хотели бы разом погибнуть, но не знали, как это сделать. «Надо поехать на побережье, – думал он. – Чтобы найти там корабль. Опасно? Умереть в поисках женщины, которую я люблю, – последний смысл моей жизни, единственное, ради чего я хотел бы умереть. Смысл жизни человека равен тому, за что он хочет умереть». Понимал ли это кто-нибудь до него? А если понимал, то выразил ли это в тех же словах? Альберехт не помнил ничего подобного.
– Не помнишь ничего подобного! Чудило! – крикнул я ему в ухо. – Разумеется, смысл жизни – умереть, чтобы лицезреть Иисуса!
Но ухо Альберехта было закрыто для моих слов.
Навстречу ему ехала рота солдат-самокатчиков, вооруженных практически только велосипедами. У переднего солдата на руле висел еще и барабан. За ним следовал солдат с маленькой медной трубой, на которой он сейчас не играл. У большинства не было шлемов. Последний вез на плече флагшток со скрученным флагом. Солдаты ехали друг за другом длинной цепочкой. Альберехт держался как можно правее, до смерти боясь, что опять вызовет у военных недоверие, что его задержат и начнут допрашивать. Но ничего такого не произошло, он проехал мимо всей колонны, а солдаты так и не обратили на него ни малейшего внимания. Никто из них не смеялся и не кричал.
Куда они направлялись? И сколько еще пройдет времени, прежде чем они все погибнут?
Вот бы его призвали в армию. Но человеку, занимающему такой высокий пост, как он, дается бронь. Ему не надо было являться на призывной пункт, когда объявили мобилизацию.
ПРОКУРОР – какая же это профессия!
Альберехт не отличался красноречием. Он был приятным собеседником в гостиной, в кафе, когда немного выпьет, но не таким оратором, который способен увлечь аудиторию, держать внимание слушателей, находящихся от него дальше, чем на расстоянии вытянутой руки.
