Но я сказал: «Надо быть честным. Отправь его в полицию! Так должны поступать порядочные люди. Если полиция обнаружит что-нибудь, указывающее на твою причастность, ты должен будешь признаться. А может быть, стоит признаться прямо сейчас?»
Альберехт сказал:
– Я не вижу никаких других вариантов, кроме как обратиться в полицию; если скажешь, я задействую полицейских.
– Ты что, Берт, – сказал Эрик, – пошевели мозгами. Полагаешь, ты как государственный служащий обязан думать так же прямолинейно, когда на дворе война и весь мир перевернулся? Попробуй вникнуть в положение вещей как человек, а не робот. Эти люди – евреи-иностранцы, как ты не понимаешь. Если мы заявим в полицию, то это наверняка плохо кончится. Думаю, наша армия продержится не больше двух дней. И чем тогда будет заниматься нидерландская полиция?
– Нидерландская полиция продолжит заниматься своей работой, – произнес Альберехт. – Гаагская конвенция о законах и обычаях сухопутной войны утверждает, что оккупационные власти не должны вмешиваться в деятельность гражданских институтов в оккупированной стране.
– Елки-палки, Берт. Что за иллюзии. Вспомни, что сделал Гитлер в Австрии, Чехословакии, Польше, да и вообще повсюду. Международные договоры! Гаагская конвенция! Законы сухопутной войны! Для фрицев это всего лишь бумажки – порвать и скомкать. У меня слов нет, чтобы выразить, что я думаю про твой оптимизм.
– Гестапо в нашей стране пока еще нет.
– Ну-ну.
– Нам на помощь придут союзники.
– Норвегии они тоже пришли на помощь. Но норвежцам от этого легче не стало.
– Но учти, что Норвегия далеко, а для помощи Нидерландам британский военно-морской флот сможет действовать, почти не удаляясь от своей базы.
– Если морские волки британского капитализма сочтут такую помощь выгодной для себя. Жди и надейся! Но теперь серьезно. Что нам делать? Дельный совет можешь дать только ты. Иначе зачем ты работаешь государственным обвинителем?
– Зачем? Но я же не могу взять и выдвинуть обвинение против неведомой тайной организации. Если девочку похитили, то полиция едва ли что-то сможет сделать. В последние месяцы во всех частях страны кто-то запускал сигнальные ракеты, когда в темноте налетали немецкие самолеты. Легавые из кожи вон лезли, чтобы выяснить, кто и зачем это делает. И ни единого раза никого не застукали. Газеты писали, что ракеты были частью психологической атаки. Но так и неизвестно, подавались ли ими какие-то сигналы. В любом случае ясно, что если у немцев здесь есть группы по подготовке саботажа, то организованы они отлично. Такой институт, как Нидерландская полиция не имеет опыта борьбы с подобным родом деятельности.
Такой вот логичный и правдоподобный ответ. Это я ему нашептал, а он повторил за мной, не задумываясь. Таковы люди. Таков был этот человек.
Аллилуйа. Еще вчера, до объявления войны, был охвачен отчаянием.
– А теперь концы в воду, вон как отбояривается от причастности к исчезновению девочки, – сказал черт.
Однако Эрик продолжал настаивать.
– Но мы можем попытаться выяснить, куда она делась? Прочесать местность? Разыскать тех, кто видел ее последним?
– Кто видел ее последним? Не подключив полицию, никого не найдешь. Но ты же не хочешь подключать полицию.
– Нет, конечно.
– Так чего же ты хочешь?
– Чего я хочу! Тебе больше нечего сказать? Тебе наплевать? Ты такой умный, думаешь, раз Сиси уехала, то пусть все евреи идут к чертовой матери? Ты так думаешь?
– По-моему, ты немного разнервничался, – сказал Альберехт, преодолевая судорогу, сводившую нижнюю челюсть. – Признаю, я тоже нер-нервничаю. А кто сейчас не нервничает?
– Прости. Но я все равно не понимаю, как ты можешь оставаться равнодушным в таком важном деле.
– Если ты мне объяснишь в точности, чего ты от меня хочешь, но ты и сам не знаешь.
– Я же не могу принять решение, что делать? Это ты специалист в полицейской области, а я нет. Я непосвященный. А ты знаешь все лазейки.
– Не преувеличивай. Обыкновенный полицейский бригадир знает больше меня.
– Закончим этот разговор. Сам решай, как поступать. Но я только хочу, чтобы ты знал все, что знаю я.
Эрик сунул руку во внутренний карман и достал записку.
– Я записал ее приметы.
Он смотрел в записку, извлеченную из кармана, но написанное знал, по всей видимости, наизусть.
– Зовут Оттла Линденбаум. Родилась 2 января 1934 года. Одета в клетчатое пальтишко цвета беж, спортивные носочки, в волосах розовый бант, на ногах красные туфли.
– В клетчатое пальтишко? – переспросил Альберехт.
– Что-что? – не расслышал Эрик. – Ты весь дрожишь. Что с тобой?
– Я спросил: в клетчатое пальтишко?
– Да. Они уточнили: в мелкую клетку. Нооо… ты позеленел, как привидение.
– Пальтишко какого цвета?
– Беж, светлый беж. Тебе плохо?
– Я не болен. Немного проголодался и совсем не спал.
– Не буду тебя задерживать, – Эрик снова посмотрел в записку. – Волосы светло-русые, нос прямой. Внешность совершенно не еврейская.
Эрик оторвал глаза от записки.
– Ты ее когда-нибудь видел? – спросил Альберехт.
– Нет. На шее у нее, возможно, была золотая цепочка с шестиконечной звездой Давида. Ее родители были убежденными сионистами. Лейкович, впрочем, тоже сионист. Ты слышишь, что я говорю, Берт? У тебя такой вид, будто до тебя ничего не доходит.
Он взял Берта за локоть.
– Возьми эту записку. И советую пару часиков поспать.
Эрик спустился с тротуара на проезжую часть, обошел свой «дюзенберг», открыл левую дверцу, чтобы сесть на водительское место; его голова уже почти скрылась в машине, когда он снова встал и развернулся всем корпусом к Альберехту.
– Берт! Как ты знаешь, я в свое время уклонился от военной службы. И отсидел за это два года. Угадай, что я собираюсь сделать? Пойду запишусь в армию.
– Но ты же не умеешь держать винтовку.
– Я готов задушить их голыми руками.
Альберехт сидел за рулем, держа в руке записку, врученную ему Эриком, и ничего не делал. Он слышал, как Эрик заводит двигатель. Затем настала тишина. Альберехт в неподвижности ждал момента, когда Эрик наконец-то уедет. Эрик завел мотор еще два раза и только после этого уехал. Но и тогда Альберехт еще долго сидел, не шевелясь.
Бежевое пальто? Но ведь это была шерстяная ткань грязно-желтого цвета. Или эти люди не видели, какое пальто она надела, выходя из дома? Но могли бы и проверить задним числом, какие предметы одежды остались висеть дома. Или они дальтоники? Может быть, речь идет все-таки о другой девочке? Светло-русые волосы? А у той девочки волосы были светло-русые? А какого цвета у нее были глаза?
