– Позвонил? – набрался я смелости спросить о генерале. Забыв, что шел сюда слушать не о нем, а о Волонихине. Но и интуитивно угадав, что генерал для нее важнее.
Что ж, Вселенная крутится не только вокруг нас. Когда мы входим в чьи-то орбиты, там уже расположены иные спутники – какие ближе, какие дальше. Там свой микроклимат, свои законы, своя атмосфера. И Иван, судя по всему, не стал центром галактики для Ласточки, как он думал сам. Или как ему хотелось думать.
Но больше я удивился самому себе. Я признался в душе, что мне интересно слушать женские истории. Я столь подробно выпытывал их не только ради того, чтобы понять погибших ребят. Я не ошибся в своем предположении: исповеди давали возможность по-иному взглянуть на тех женщин, что находились в разное время рядом со мной. Разгадать загадку: почему из того хоровода любимых женщин, что водился вокруг привокзальной лавочки, никто не задержался рядом. Почему я остался один. Конечно, потому, что думал лишь о своих прихотях, но никогда – о чувствах, сомнениях, надеждах женской души. Пора признаться: я ставил их на одну доску с собой. Я думал – или не хотел думать иное, – что им нужно просто скоротать со мной вечерок. Не более. А Ласточка вдруг о таких переживаниях рассказывает, такие пласты открывает, что страшно оглянуться назад: неужели что-то подобное происходило и с теми, кого я звал за собой, заранее зная о недолговечности отношений? А как переживала, как волновалась «Ваша светлость», думая о Туманове! А нервный срыв у Тани!
Все же и в самом деле козлы мы, мужики. И без откровений подружек.
Так что тут и не знаешь, радоваться ли открытиям. Нужно ли их знание мне. Или Заремба, того не подозревая, не только подчиненных старался спасти, вызвав меня в Балашиху, но и меня самого? Не догадываясь об этом?..
– Нет, никто мне не позвонил. А Ивана жалко, – не забыла вопрос и причину нашей встречи Ласточка. Хотя уверен: погибни в бою генерал, рыдала бы сейчас безутешно. – Хороший он парень. Открытый. С ним я познакомилась у художника, который через Костю сам разыскал меня и заставил-таки прийти позировать…
…Во время пятого или шестого прихода на сеанс дверь в мастерскую ей открыл высокий, спортивного вида парень с косичкой. Как поняла она потом по репликам, он приходил к художнику выбирать картины для кабинетов в свою медицинскую академию.
Когда они прошли коридорные лабиринты и предстали перед творцом, парень при свете ламп рассмотрел посетительницу внимательнее и неожиданно признался:
– Я готов бросить кафедру и устроиться швейцаром в те заведения, где требуется открывать для вас дверь. Я даже готов стать чистильщиком обуви около этого швейцара.
Ей подобных комплиментов было уже наговорено тысячи тонн, и потому не обратила на них особого внимания. Даже прошлась по мастерской королевой, которой никогда в жизни не приходилось и не придется чистить обувь. А когда художник представил их друг другу, назвал все ее титулы, показал книги, от прежней игривости Ивана не осталось и следа: если перед красотой он готов был еще держаться на коне, то общественное положение гостьи вынести ему оказалось не под силу. Забился в угол, смолк, стал копить смелость или отчаяние.
Но подвал покидали вместе. Она пришла на сеанс с продуктовой сумкой, и Иван воспринял это как подарок судьбы, предложив теперь услуги не чистильщика и швейцара, но носильщика.
Не будь этой сумки, наполненной кульками, пакетами, свертками, она, вероятно, так и осталась бы для Ивана символом печатного слова, знаменитой поэтессой, над чьими портретами бьются до самоистязания художники, а не земной, нормальной женщиной – со своей болью, пристрастиями, проблемами. А когда она еще ойкала, перепрыгивая лужи, когда искала по карманам карточку в метро, – когда она делала у него на глазах уйму обыкновенных вещей, он вывел для себя удивительнейшее, глупейшее открытие: знаменитые и известные личности – тоже люди. Это так обрадовало Ивана, он так откровенно заулыбался своему озарению, что попутчица остановилась и вопросительно замерла, ожидая объяснений.
Иван без слов взял ее за руку и потащил в готовые захлопнуться створки метро. Звонкий перестук ее каблучков по кафельному полу заставил машиниста на мгновение замереть, и этих секунд хватило, чтобы впрыгнуть в полупустой вагон.
Раздосадованный оплошностью и потерянной секундой, машинист рванул поезд в черную арку тоннеля. Не догадавшись, что оказал своей грубостью еще большую услугу: сиятельная, недоступная, книжная, радио– и тележенщина придавилась к нему силой инерции, и он весь этот долгий, затяжной рывок поезда ощущал приятную, мягкую тяжесть ее тела. Блаженство. Гимн нервному машинисту! Сто процентов премии к повышенному окладу.
– Извините, – обретая устойчивость, сказала спутница.
– Такие сейчас мастера за пультом управления, – самым бессовестным образом предал Иван машиниста.
А тот, еще не зная о вероломстве, снова дал ускорение и прижал к Волонихину новую знакомую.
– А вы сами-то куда едете? – вдруг опомнилась она.
– Отвожу вот эту сумку.
– Но я вас в гости не приглашала.
– А я и не в гости. Я отвожу вот эту сумку, – стоял на своем Иван. Врачи привыкают, что являться в чужой дом можно только по вызову.
– Если у вас есть время и желание.
Только подземные дороги в Москве из края в край настолько длинны, что они успели привыкнуть друг к другу. А последующий штурм автобуса и поездка в нем настолько сближают, что у дверей квартиры, подумав немного, – слишком долго перебирала ключи, – она не стала отбирать сумку.
– Вы мужественно заслужили чашку кофе. Зайдете?
Зайти в квартиру? К Ласточке? Да можно ли поверить в это?
А когда помылись в две руки чашки, вытерся стол и настала пора прощаться, она вдруг дала Ивану совет:
– Захочешь овладеть женщиной – возьми ее за руку. Не за талию, не под локоть – за руку. И все. Она – твоя. Она может сопротивляться, делать вид, но крепостные стены уже окажутся разрушены. Все чувства идут через ладони.
Себя она не имела в виду, потому была столь откровенна, давая Ивану добрый женский совет на будущее. А он вдруг вспомнил, что взял ее за руку, когда бежали в метро…
И тут ожил телефон.
Боже мой! Чуть не сбив Ивана с ног, она бросилась в прихожую с первым звуком, с первой долей звука, не вытерев рук и не выключив воду. Впилась, вжалась в телефонную трубку, но столь же мгновенно остыла, услышав голос:
– Костя, я перезвоню тебе через несколько минут.
Опустилась в кресло около трубки обессиленная и сразу ко всему равнодушная. А Иван припомнил, что первый взгляд, как вошли в квартиру, она бросила именно на телефон. И кружила вокруг него весь вечер, боясь потерять из виду, не успеть к нему, если позвонит. Даже брала его в руки – да-да, якобы чуть подвинуть, якобы не смотрелся он на прежнем месте.
Иван вновь почувствовал себя маленьким, нелепым, случайным рядом с такой женщиной. Что он для нее? Коричневое пятнышко на прекрасных, но уже увядающих белых лилиях, величественно и любовно устроенных в вазе перед зеркалом.
