Нет, Таня провела рукой по щеке не для прощального касания. Она просто удержала мое лицо, не позволяя отвести взгляд.
– Ты бабник и уже не замечаешь этого, – вынесли мне приговор. Как все-таки неприятно, когда смотрят в глаза с близкого расстояния! – Наверное, у тебя много женщин, но боюсь, что нет друзей. А я хотела найти в тебе друга. Надеялась. Потому что мне очень тяжело.
Она наконец отпустила меня, дала возможность перевести дыхание, еще усиленнее заняться шнурками. А приговоров мне не надо, мы не в суде.
– Ты даже не спросил, как я живу, что у меня за душой, что я думала о наших отношениях. Ты ничего не спросил. А желание светилось одно – руку под кофточку… Извини, что потревожила, – Таня отступила к стене и только тут застеснялась своего ночного вида, прикрылась руками.
– Ничего, – обрадовался я смене разговора. В самом деле, это ли проблема – мотнуться в город юности. И вообще, раньше нужно было это сделать. – Но… ты не во всем права. Я искренне рад был тебя видеть. И часто вспоминал тебя.
Я считал себя все же более искушенным в жизни и заранее попытался дать Тане оправдание за вызов. Чтобы не стыдилась его. Ведь, по большому счету, она права. Но сказала бы сразу, что хотела поговорить по душам и о душе…
– Хорошо, если в этом есть доля правды, – задумчиво произнесла Таня.
Я переступил с ноги на ногу: готов, до свидания, а вот как прощаться – не знаю. Таня стояла, по-прежнему прислонившись к стене, повернув голову набок, и уже не прикрывала просвечивающиеся сквозь тонкую ткань рубашки полоски лифчика и трусиков. Требовалось уходить как можно быстрее, но я опустился на колени перед ее опущенными в бессилии руками, поцеловал их и только после этого взялся за ручку двери.
Не остановили.
Не остановился и я…
– Представляешь, мне сказали, что у меня нет друзей.
– Не верь. Я твой друг.
– Спасибо. Давай выпьем за это. Она сказала, что я бабник. – А ее какое дело, если ты на ней не женат?
– Никакое. У меня, между прочим, их, этих баб, двадцать шесть штук. Считал недавно. Две Галины, три Оксаны…
– У меня Оксан никогда не было.
– Дать телефон?
– Дать.
– А она говорит, что я ее не любил. Да из-за нее, можно сказать, вся жизнь кувырком.
– Ну их, баб, к черту.
– Не-е, к черту не надо, еще самим пригодятся. У меня тут еще бутылочка «Гжелки».
– Тогда сиди тут, но смотри, ничего не нажимай и не дергай.
Я приведу кого-нибудь.
– Приводи. Но только с закуской.
Стук колес, мелькающие за черным окном огоньки, тесное, словно пенал, купе проводника. Через какое-то время его заполняют две девицы с тарелками в руках. Одна ничего, смазливенькая, вторая толстая, с громовым голосом и волосами на подбородке. И что она так громко хохочет?
Потом оказываюсь именно с ней в другом купе, нам не хватает места на одной лавке, и она, опять смеясь, заваливает меня на себя.
Пытаюсь представить Таню, но хохочущее, расплывшееся на лавке существо вызывает отвращение, и меня мутит. Затем начинают мерещиться женщины – все, кого недавно вспоминал и пересчитывал. Тянусь к ним, но они ускользают, уплывают, просачиваются сквозь пальцы. А сбоку стоят и грустно смотрят на этот хоровод Таня и жена. Перед моим отъездом на Курилы она грустно сказала:
– Наверное, я от тебя уйду.
Я усмехнулся:
– Уходи.
Сейчас усмехается она, но я хочу доказать и ей, и Тане, что хоть одну из хоровода, но задержу, поймаю. Замечаю незнакомую женщину и почему-то догадываюсь, что это тетя Нина из «Женского пляжа». Начинаю понимать, почему писал его от своего имени: я просто завидовал Зарембе и невольно хотел перенести его отношения на себя. Тетя Нина, задержись хотя бы ты.
Бесполезно. Нет никого в руках. И вот уже не на земле я, а лечу, кувыркаясь, в небе. За спиной парашют, но почему-то не могу найти кольцо, чтобы раскрыть его. Рука раз за разом хватает пустоту, и значит, через минуту я разобьюсь…
– Вставай, подъезжаем, – доходит до меня чей-то голос.
Разлепляю глаза, непонимающе смотрю на хрящеватое усатое лицо над собой. Но это все равно лучше, чем стремительно приближавшаяся земля.
– Ну ты и перебрал вчера, – улыбается лицо, и до меня начинает доходить, что я в поезде, а усатый парень – проводник. То ли Слава, то ли Гера. Следом вспомнилась проводница, и со страхом оглядываюсь. Облегченно вздыхаю – нету.
– Опохмелишься? – спрашивает проводник, поняв, что я пришел в себя. – Или чайку покрепче?
– Чайку, – простонал я.
На станции, где делать пересадку, из вагона выхожу один. Боясь увидеть свою ночную пассию и словно отрезая себя от прошлого, перебегаю рельсы перед мчащимся по соседнему пути товарняком. Длинная мелькающая стена дает время спрятаться в желтую будку грязного станционного туалета. Но когда состав наконец закончился, моего поезда на перроне уже нет. Может, его не было и вовсе? И поездки к Тане тоже не было? И этой ужасной проводницы вместо Тани?
Голова раскалывается, ноет грудь. Насчет головы – ясно, но грудь-то при чем? Направился к станции, но дошел только до первой лавочки. В груди снова закололо, защемило, и я отметил, что болит только левая сторона. И болит внутри. Там, где сердце. Оно болит? Осторожно опустился на решетчатую скамейку. Захотелось откинуться на спинку, но ее не оказалось, и тогда просто повалился на лавку, освобождая грудь для воздуха.
– Что с вами, гражданин? – подбежала какая-то женщина. – Вам плохо?
Плохо ли мне? Не знаю. Просто очень больно.
– Может, «скорую» вызвать? Сережа, вызывай «скорую», – попросила она кого-то.
– Да оставь, выпил мужик, отлежится, – отозвался Сережа. – А за ложный вызов «скорой» ты же сама расплачиваться и будешь.
Ложный вызов. А к Тане тоже был ложный вызов? Нет, все сложнее. Таня искала поддержки и участия, а тут – быстрее под рубашку…
– Гражданин, может, сообщить кому из близких? – не отставала сердобольная женщина.
Кому сообщить? Я попытался вспомнить тех, кто окружал меня в последние годы и кто мог бы примчаться на помощь, но ни одно лицо не остановилось в том калейдоскопе, что завертелся перед глазами. Неужели Таня права насчет друзей? Не вспомнилось и ни одного телефона. Ах, да, я же залил блокнот чаем. Заремба мог бы вытащить ситуацию за шиворот, но он сам пропал, сгинул в Чечне…
– Гражданин…
– Да пошли домой. Отлежится и дойдет сам, куда надо, – продолжал равнодушничать невидимый Сережа. – Перегаром за версту несет, не чувствуешь, что ли?
Я попытался сквозь боль улыбнуться женщине и прикрыл глаза. Я в самом деле отлежусь и пойду. Куда? В кассу. Мне нужен билет, чтобы ехать домой. Там телефон, по которому может позвонить жена. Именно она заслонила собой все мельтешащие по кругу лица…
