Когда Екатерина увидела дом Подойницыных, ей показалось, что внезапно солнце выглянуло из-за туч – столь изумительно сквозили своим, была уверена, собственным светом свежеошкуренные бокастые лиственничные брёвна и отёсанные доски фронтона. И сами будущие жильцы его, двое хорошеньких, кудрявеньких, увлечённых важным делом детишек, мать их, не отходившая от мужа и чутко следившая за детьми, и сам глава семейства и хозяин, хотя и низкорослый, но могутно крепкий молодой мужчина, сноровисто и с удовольствием чертивший алмазом по стеклу, показались ей озарёнными этим светом, привиделись прекрасными, удивительными созданиями. И не где-то из кино эти люди, из романов с красивыми историями и героями, а – здесь они, здесь они живут, в этой глухоманной деревеньке, затерянной в необозримости Сибири и всей земли.
«До чего же порой бывают люди красивы, как могут и должны жить гармонично и разумно! – подумала Екатерина, совершенно забыв на минуту о непогоде, о предстоящих тяготах подъёма в гору. – И, веришь, всего-то надо для счастья – любить друг друга, быть вместе что бы ни было».
Ей даже не хотелось подходить ближе к Подойницыным, чтобы не нарушить как-нибудь чаянно или нечаянно, даже каким-нибудь неверным дыханием или взглядом этот сторонний счастливый мирок.
Екатерина хотела было свернуть в проулок, по которому, представилось, было несколько ближе к горе. Однако Григорий уже заметил Пасковых и призывно замахал руками:
– Тётя Люба, Екатерина, привет! Идите, идите-ка, красавицы, под навес – разговор кой-какой имеется. Вот хорошо-то, Екатерина батьковна, что я тебя застал. Помнишь ли меня-то? Лет, поди, двенадцать не видались. Я всё по чужбинам мотался, а ты в городе осела. Что, на станцию, к передаче? Запрыгивай со своим мальцом в «бобик» – подброшу, а заодно кое о чём потолкуем.
Екатерина не успела облегчённо вздохнуть – вот, мол, повезло-то, да неожиданно той же секундой застигла на себе, даже до вздрога в груди, чёрно и заостренно вспыхнувший взгляд Григоревой жены. Поняла – ревнует, в мгновение ока восприняла соперницей, посягательницей на своё семейное счастье.
– Спасибо, Григорий, – потупилась смущённая Екатерина, – мы потихоньку сами. А что хочешь сказать – говори сейчас.
– Ну уж дудки: будете грязь месить и упираться! Подвезу – и баста!
– Серьёзно говорю, Григорий, не обижайся: мы потихоньку сами. До передачи ещё почти два часа – успеем, даже если будем ползти черепахами.
– Доча, ты что, сдурела?! – не без угрозы взмахнула руками Любовь Фёдоровна и притопнула по грязи кирзачом. – На машине-то – мигом, глазом не упеешь сморгнуть. Гриша, не слушай её: от гордости разум девка потеряла. Городская – вот нос и задирает перед нами, деревенщинами.
– Ма-а-а-ма!
– Эй-эй, благочестивые дамы, не ругаться! Я раскочегариваю «бобика». Едем, едем, и никаких гвоздей! – И запрыгнул в кабину. Повозившись немного, завёл мотор.
Екатерина в робковатости глянула на молдованочку. Та, подолом в чрезмерном тщании утирая девочке личико, с пришепетыванием едва раскрываемого рта промолвила:
– Соглашайтесь. Зачем ползти в гору и мокнуть под дождём? – Стремительно и остро взглянув исподнизу в глаза Екатерины, сказала с каким-то дребезжащим напряжением в голосе: – У вас же маленький ребёнок. – Зачем-то подхватила на руки сынишку, который, увлечённый игрой с корабликом, совсем не хотел к матери: – Берегите его.
И в этих её непростых словах и неожиданных поступках Екатерина явственно почувствовала несомненное желание помочь молодой маме, что-то важное подсказать ей, передать свой опыт материнства, но и, в ощущениях обострённых, – выдох в своё лицо стылого воздуха.
Отозвалась прижатым голосом пристыженного человека:
– Да, да, несомненно. Спасибо. Извините, если что не так.
Любовь Фёдоровна в хмуром молчании посмотрела поочерёдно на обеих и не сразу смогла сообразить, какая собака между ними пробежала. А когда смекнула, то смерила молдованочку прищурливым взглядом: «У-у, да ты, оказывается, змеюка ядовитая. Ишь расшипелась. Приревновала, поди. А моя-то тёлочка антеллигентная – “спасибочки”, понимаешь ли, “извиняйте” нас, сибирских валенков! Тьфу!»
Женщина опустила захныкавшего сынишку на землю и неожиданно – улыбнулась Екатерине, просто улыбнулась, улыбкой доброго человека, возможно, всё же преодолев в себе какие-то тёмные чувства и настроения.
«Вот так-то по-нашенски, по-русски!» – подумала Любовь Фёдоровна и сказала молдованочке:
– Колянька будет приезжать гостевать ко мне – пущай бы с вашими ребятишками игрался. Вон они у вас какие бравенькие и славненькие.
– Всегда милости просим в наш дом, – отозвалась молдованочка и стала разглядывать своих детей так, словно бы только сейчас поняла, какие же они у неё бравенькие и славненькие.
Глава 66
Григорий выкатил «бобика» на дорогу, из кабины распахнул дверку со стороны пассажирского сиденья:
– Прошу, святое семейство! Так и быть, сыграю до Тайтурки роль Иосифа благочестивого.
– Ну, Колянька, внучок, ласточка ты моя, прощевай, что ли, – стала Любовь Фёдоровна обнимать и расцеловывать внука. – Бросаешь бабушку? Э-эх, ты!
Внук, восторженный и ошеломлённый, что впервые в жизни поедет в машине, вывернулся из бабушкиных рук и первым запрыгнул в кабину, тотчас ухватился за руль, стал урчать и пипикать. Григорий милостиво усадил его к себе на колено.
– Вот так-то ты с бабушкой обходишься? – всхлипнула Любовь Фёдоровна. – Не попрощался путём. Чуть в грязь не столкнул бедную старуху, – причитала она.
– Мама, мама, ну, что ты, родная! – прижалась к ней Екатерина, но и сама было не заплакала, внезапно почувствовав себя беззащитным ребёнком, которого отрывают от матери, от дома, от привычной жизни.
Она острее, чем раньше, осознала, что действительно, действительно начинается новая жизнь, а люди бывают столь недобры друг к другу, мать же будет так далеко, так далеко.
Григорий рукой Коли посигналил:
– Пока дорогу в гору окончательно не развезло – надо бы поспешать.
– Мы поехали, мама, – вроде как попросила разрешения дочь.
– Что ж, поезжайте, – вроде как позволила мать, утирая уголком платка покрасневшее, усеянное морщинками – впервые отчётливо разглядела дочь – окологлазье. – Не забывайте старуху. Только вы у меня и остались.
– Какая же ты у нас старуха! – воскликнула дочь.
Но как ещё утешить мать?
Поехали. Екатерина обернулась и в заднем окне с отрадой увидела стоявших вместе мать и молдованочку. Они обе смотрели вслед машине и в лад взмахивали прощально руками.
– Что, Екатерина, ужалила тебя моя благоверная? – подмигнул Григорий, очевидно гордясь, что ничего от его взгляда не может ускользнуть. – Ты на неё шибко не обижайся: она человек у меня что надо – работящая, домовитая, только уж чересчур стережёт меня, бродягу и непоседу.
