А вечера, какие были вечера! Они в Сибири, как бы ни было тепло или даже знойно днём, прохладные, в июне порой – по низинам, изложинам, распадкам (ущельям) – даже морозцеватые до знобкости, зачастую волглые, да с комарьём и гнусом в лесу и на огородах. Однако нынешние вечера дивили и тешили сибиряка, даже в потаёжье, – по-южному тёплые, вкрадчиво мягкие, нежащие душу. Не переместилась ли Сибирь в иные широты и пространства, где вечно тепло, благодатно?
Екатерина и Леонардо, передыхая от хозяйственных и писчих своих трудов, на закате, когда спадала жара и от Иркута набегала в Глазковскую гору прохладца, располагались на лавочке у завалинки дома, притискивались друг к дружке и смотрели в заревые дали. Леонардо помалу тоже втянулся в эту Екатеринину привычку, «забаву», как в осторожной насмешливости говаривал, – смотреть в лесостепные иркутные и ангарские просторы. Окоём размашисто зацветал и топорщился поветью и прожилами красок, разнообразных, свежих, от нежнейших до яростных и даже в чём-то жутких. А другой раз неистово вспыхивал пламенями неземными, просто адовыми, так что особо впечатлительных оторопь брала, мысли нехорошие посещали. Екатерина невольно крестилась:
– Господи, помилуй.
В покровительственном порыве Леонардо крепче прижимал её плечи к себе.
Смотрели, как пожарище потихоньку меркнуло, слабло, обращаясь в крохотное трепещущее сердечко. Небо и земля вселенски сливались в нагущавшейся ультрамариновой синеве и вскоре тут и там зажигались, игриво множась в ряби Иркута и Ангары, звёзды. Разливалось по тихому, можно было подумать, что умиротворённому небосводу звёздное млеко Пути.
На земле тем часом, тоже нередко разливом огней и искр, вспыхивал другой путь – рукотворный, железнодорожный, по которому разгонялись, в степенной замедленности перекативши через мост, товарные составы и пассажирские поезда с паровозами.
Воцарялись новой явью мира сего сумерки, обращаясь в ночь, в беспроглядную тьму Земли и Вселенной. Накатывало духом снежной, горной свежести от струившейся с Саян реки. А из затёмок земли тянулись чарующие запахи душицы, богородской, ромашки аптечной (маточной) и каких-то ещё духмяных трав и цветов, которыми, точно бы простенькими домоткаными ковриками, устилало весь двор и позаборье огорода. Даже терпкий и печальный запах полыни, которую Екатерина любила слегка растереть пальцами, обвораживал. Оба чувствовали и говорили друг другу: до того хорошо, что и встать невозможно, а сидеть бы тут и сидеть.
Сидеть, молчать, думать – какое блаженство! Жизнь чувствовалась благодатью и только благодатью, щедро дарованной человеку землёй и небом, возможно, на вечные времена.
Глава 49
Выйдя в конце июня в отпуск, Екатерина часами пропадала на огороде – прополка, поливка, окучивание, подкормка. Он у неё, как говорили ей через забор соседки, «идеал», «рай земной», «коммунизм на пятачке земли». Остеклённая тепличка под помидоры, пара огуречных парников из старых оконных рам, десяток грядок с морковкой, свёклой, репой, чесноком, луком, всяческой зеленью, кусты смородины, крыжовника, малины, из деревьев – яблони, груши, облепихи, ирги, сливы, жимолости, рябины, ещё чего-то, – в сущности, у Екатерины то, что и у многих, имеющих в округе огороды. Но что же такого особенного, «райского» наличествовало у неё? Возможно, то, что огород её благоухал, ежедневно политый, подстриженный, прополотый, окученный, окошенный. Возможно, то, что её огородное хозяйство на пятнадцати сотках ежегодно пышно цвело и обильно плодоносило. Возможно, то, что её земля была опрятна и ухожена – сорняк не лез на глаза, не лохматился семенными гривами, инвентарь, вёдра, лейки, шланги никогда не валялись в беспорядке, а неизменно после трудов были сложены в сарайчике, бочки под воду покрашены, забор хотя и горбылист, не подновлён краской, сер, как и у всех, однако нигде не завален, не подгнил явно, без дыр, тропки выложены дощечками, чтобы в непогоду не вязнуть в грязи, грядки в деревянных коробах, – и чего только ещё доброго и разумного не примечали соседки.
– Всё-то, Катя, у тебя чин чинарём, – восхищались они. – И когда, девонька, успеваешь?
– Что вы! Я и не успеваю вовсе – гляньте: повсюду беспорядок, опять травы понаросло по пояс, тля одолевает, ай, чего уж перечислять! – не совсем была искренна Екатерина; но, наверное, потому, чтобы не обидеть соседок, у которых, зорко и въедчиво обнаруживала она, порядка было при всём при том значительно меньше, а то и сущий кавардак творился на огороде и во дворе.
Екатерина от случая к случаю любила поразмышлять про себя в таком течении мыслей и чувств:
«Да как же, люди добрые, возможно не любить землю, не ухаживать за ней, не холить её? Издавна человек называл её матерью – Матерью Сырой Землёй. Она, присмотритесь, задумайтесь! живая, а мы – плоть от плоти дети её. Так нам ли пренебрегать ею?»
Но рассуждала и по-простому, как сама говорила, «не по-писаному»: о том, что она сыздетства привыкла трудиться на земле. Мать копошилась в огороде и она рядышком с ней – вот и втянулась, вот и вошло в сердце, кáк нужно жить. А привычка, известно, – вторая натура. К тому же детство и отрочество пали на войну, а без огорода выжить было невмочь.
Соседки, заглянув через изгородь, нынешним июнем полюбопытничали:
– Что-то ты, Катюшка, одна да одна хлещешься на грядках, а где же твой? Не любит землю? Или из книжек пыль вытряхивает? Скажи ему: неча дурью маяться! Бери-кась метлу – выметай его из дому, гони на огород, чтоб мужичью силу нарабатывал!
Действительно, Леонардо редко показывался на огороде, но Екатерина и не зазывала его туда, только что если просила перетащить что-нибудь тяжёлое, поправить забор, вбив в доски пару гвоздей, ещё что-нибудь такое сугубо мужское выполнял. Понимала: Леонардо человек безнадежно городской, книжный до мозга костей, руки у него тонкие, белые, мысли высокие, далёкие от земли.
Но никогда, надо быть справедливым к Леонардо, не отказывался он, не придумывал отговорок, если надо было что-нибудь сделать по двору или огороду, однако исключительно по указке, после напоминания неоднократного. И если во дворе он проявлял какой-то энтузиазм и старание, то огородные попечения и заботы он не понимал и не любил почти что заклято. Порой говорил Екатерине, сдерживая в себе неудовольствие:
– Любимая, зачем упираться на земле, гробить время жизни, если любой несчастный овощ можно купить на рынке или в магазине?
Екатерина не пыталась перевоспитывать, назидать, однако твёрдо возражала:
– Зачем же деньги тратить, если можно вырастить?
Она не обиделась на замечание соседок, рассмеялась:
– Что вы, что вы: он любит землю! Но – всю.
И она широко очертила руками земной шар.
– Надо же, какой любвеобильный мушшынка! – посмеялись и соседки.
На первую, июньскую, прополку и окучивание картофельных всходов Екатерина зазвала Леонардо на огород: одной всё же тяжеловато орудовать тяпкой на трёх сотках. Вручила ему тяпку, показала, как надо окучивать и одновременно срубать сорняк, сказала:
