– Зачем?
Ее вопрос всерьез озадачил его.
– Но это же очевидно…
– Что для тебя очевидно?
– Будет лучше, если из нее вырастет честная женщина.
– В каком смысле лучше?
Мак отчетливо услышал злые нотки в вопросах Коры, но прекратить разговор уже не мог.
– Она занимается слишком опасными делами. Кончится тем, что ее тоже вздернут в Тайберне.
– Значит, по-твоему, ей будет лучше скрести полы в кухне какого-нибудь богатого дома, чтобы ее избивала повариха и насиловал хозяин?
– Не думаю, что каждую служанку при кухне непременно насилуют…
– Любую хорошенькую – непременно. И чем я стану зарабатывать без нее?
– Ты могла бы найти себе другое занятие очень легко. Ты умна, красива…
– Но я вовсе не хочу искать себе другое занятие, Мак. Я хочу продолжать прежнее.
– Почему?
– Мне оно нравится. Люблю нарядно одеваться, пить джин, флиртовать с мужчинами. Я помогаю красть у тупых мужланов, имеющих больше денег, чем они заслуживают. Это приятно волнует, дается легко, а мои заработки в десять раз превышают жалованье какой-нибудь портнихи, продавщицы или официантки в кофейне.
Мака ее слова повергли в шок. Он всегда предполагал, что она участвует в воровстве по необходимости. Открытое заявление, что ей нравилось воровать, противоречило всем его представлениям о ней.
– Даже не знаю, что тебе сказать в ответ на это.
– Ты и сам вроде бы умный мужчина, Мак, но ни черта не понимаешь в этой жизни.
Прибыла Пег. Она была бледна, еще сильнее отощала и казалась смертельно уставшей. Впрочем, как всегда.
– Ты хотя бы успела позавтракать? – спросил Мак.
– Нет, – сказала она и села. – Но начала бы со стаканчика джина.
Мак подал знак официантке.
– Принесите тарелку овсяной каши со сливками, пожалуйста.
Пег скорчила гримасу, но как только подали еду, с жадностью накинулась на нее.
Пока она ела, в зал вошел Каспар Гордонсон. Мака его появление чрезвычайно обрадовало. Он сам собирался вскоре отправиться на Флит-стрит, чтобы обсудить бойкот со стороны судовладельцев и идею общей забастовки. И он быстро описал события дня, а вечно неряшливый юрист потягивал бренди.
По мере того как Мак приводил все новые подробности, на лице Гордонсона отображалась нескрываемая тревога. Когда молодой человек закончил, Гордонсон заговорил своим обычным тонким, но звучным голосом:
– Вам следует понимать, что наш правящий класс перепуган. Не только королевский двор и правительство. Страх испытывают все представители так называемой элиты: герцоги и графы, олдермены и судьи, купцы и землевладельцы. Все разговоры о гражданских свободах заставляют их нервничать. А голодные бунты в прошлом и позапрошлом годах отчетливо показали им, на что способен доведенный до крайности народ.
– Вот и прекрасно! – воскликнул Мак. – В таком случае они выполнят наши требования.
– Совсем необязательно. Среди них возникнут панические предчувствия, что, если они уступят вам однажды, вы захотите получить еще больше. На самом деле они только и мечтают найти удобный предлог, чтобы отдать приказ войскам стрелять по людям.
Мак заметил, что за внешне невозмутимым анализом ситуации Гордонсон прячет глубокую обеспокоенность.
– А им такой предлог в самом деле необходим?
– Да, безусловно. И препятствует их безнаказанности прежде всего Джон Уилкс. Он стал для них настоящей занозой в заднице, не дающей поступать необдуманно. Он ведь обвиняет правительство в деспотизме. И если войска бросят против ни в чем не повинных людей, то еще многие тысячи колеблющихся скажут себе: «Вот оно как! Значит, Уилкс целиком и полностью прав. Нашей страной руководят настоящие тираны». А ведь многочисленные лавочники, ремесленники, булочники и прочие мелкие торговцы участвуют в голосовании на выборах.
– Так какой же предлог нужен правительству?
– Они хотели бы спровоцировать вас. Заставить открыто выступить и перепугать тех, кто еще колеблется, прибегнув к насилию и жестокости. Тогда народ станет больше желать мира и порядка, перестав даже думать о свободе слова и прочих либеральных ценностях. Войска пустят в ход оружие, но вызовут уже не гневные марши протеста, а коллективный вздох облегчения среди обывателей. Никто не посмеет осудить насилие в ответ на насилие. Всеобщего возмущения правящему классу можно будет больше не опасаться.
Мак был заинтригован и испуган одновременно. Он никогда не рассматривал политику в таком ракурсе. Он мог участвовать в обсуждениях сложных теорий, почерпнутых из книг, сам становился беззащитной жертвой несправедливых законов, но это стало чем-то новым, остановкой на полпути между первым и вторым. Он вступал в зону, где противоборствующие силы сталкивались и сражались друг с другом, а правильно или неверно избранная тактика могла повлиять на исход противостояния. Вот она, осознал он, политика в ее реальном виде, со всеми ее подлинными угрозами.
Гордонсон лишился всякой завораживающей прежде ауры: он выглядел откровенно встревоженным и таким же беззащитным, как и сам Мак.
– Я втянул вас в опасную ситуацию, – сказал он, – и если вы погибнете, ваша смерть тяжким грузом ляжет на мою совесть.
Его страх начал постепенно передаваться Маку. Четыре месяца назад я был простым шахтером, размышлял он, а ныне превратился во врага правительства, в человека, которого они охотно убили бы. Сам ли я напросился на это? Но ведь на нем теперь лежала огромная ответственность. Как Гордонсон чувствовал себя в ответе за него самого, он обязан был позаботиться о разгрузчиках угля. Он не смог сбежать и спрятаться, покрыв себя позором, ославившись как последний трус. Он поставил людей в трудное положение, и теперь видел свой долг в том, чтобы вывести их из него.
– Что же, по вашему мнению, нам следует делать? – спросил он у Гордонсона.
– Если ваши парни согласятся бастовать, вашей задачей станет держать их под контролем. Вам необходимо будет предотвращать попытки поджога кораблей, расправ со штрейкбрехерами, осад и блокады таверн, принадлежащих предпринимателям. Как вы сами понимаете, вы не пастырь стада овечек. Вы стали лидером мужчин, которые молоды, сильны и озлоблены, и, начав бастовать, способны спалить весь Лондон.
– Мне кажется, я справлюсь с ролью лидера, – сказал Мак. – Они прислушиваются ко мне и относятся с уважением.
– Более того, они вас чуть ли не боготворят, – заметил Гордонсон. – И этим только подвергают еще большей опасности. Вы подлинный вожак, и правительство может подавить забастовку, осудив и повесив вас. С того момента, когда грузчики выскажутся за стачку, вы окажетесь в смертельно рискованной ситуации.
Мак уже жалел, что вообще употребил слово «забастовка».
