Игреневого он заметил издалека, наметанный глаз сразу выхватил точеную, красную в лучах заходящего солнца фигуру жеребца, впечатанную в чистое небо. Андрей шел к нему со спокойной радостью, что вот не зря потратил время на этот дальний поход. Напрасной оказалась тревога, не отпускавшая все последнее время, но и не лишней – не для собственного удовольствия бил он ноги, оббегал свои угодья да прихватил изрядный кусок чужих, удостоверился, что никто не напакостил в тайге. Да еще так повезло – встретил вожака, и его табун, должно быть, бродил где-то рядом в целости-сохранности. И как знать, может быть, он, егерь, сегодня помог лошадям, спугнул тех, кто с самого утра выслеживал их на вездеходе. Ради этого стоило пробежать по острову с запада на восток, проверить все входы и выходы из тайги, известные браконьерам не хуже чем ему.
Солнце давно уже скрылось за белой зубчатой грядой и теперь слабо подсвечивало острые вершины снизу. Берег окунулся в густую махровую тень, и ветер, налетевший с моря, холодил взмокшую спину, не спасала и быстрая ходьба. Андрей шел, поглядывая то под ноги, то на взметнувшиеся ввысь отвесные скалы, на которых лежало вечное небо, и все его мысли толклись сейчас вокруг одного: дело сделано, день прожит не зряшно – беду отвел; можно позаботиться и о себе – засветло добраться до дома, поесть и как следует отоспаться. Жаль, не удалось сегодня объехать глухариные тока, но, может быть, завтра никто не помешает.
Игреневого коня, казалось, поставила на Белый мыс сама первозданная природа: отлила из солнечной бронзы и подыскала ему это место. «Ишь ты, стоит, красуется, чертяка, – засмеялся Андрей своим мыслям, – и не боится, узнал, видать, меня».
Он выделил вожака в табуне с той самой минуты, когда впервые углядел в бинокль рыжего со светлой гривой жеребца, стоявшего на вершине сопки и внимательно следившего за степной дорогой. В каждом изгибе мускулистого тела угадывались взрывная сила и мощь, готовность в любой миг схватиться с обидчиком – и тогда не жди пощады, враг. Помнится, он долго рассматривал Игреневого, и неведомое раньше чувство первобытности жизни вошло в него. С того самого дня Андрей часто встречался с диким табуном, сталкивался с ним в самых неожиданных местах, а скоро понял, что невольно ищет этих встреч. Постепенно осторожный вожак привык к нему и, заметив, уж не шарахался, не бесился, не спешил уводить табун прочь. Каждую лошадь Андрей мог узнать теперь и без мощного бинокля, но все же не изменял себе – чаще любовался Игреневым. Тот всегда стоял на самом виду, на самом ветру, вроде подставлял себя: на, возьми, если хватит ума и ловкости. Бесстрашный был конь, внушал уважение бунтарским нравом, необузданной свободой.
О диком табуне Андрей впервые узнал от старого егеря Онучина, у кого, приехав, принимал участок. Тот поначалу передавал ему дела равнодушно, даже безучастно, вроде – какая мне разница кому. Позднее Андрей понял причину такого безразличия к себе, но тогда, в день знакомства, обиделся и не напрашивался на радушие. Лишь к вечеру Онучин улучил минуту и спросил:
– И каким тебя ветром к нам занесло, парень? По случайности или подсобил кто?
– Куда послали, туда и поехал, – ответил Андрей, досадуя на настырность угрюмого старика, и добавил: – А что, не поглянулся?
– А ты не девка, чтобы глянуться, – буркнул Онучин. – С утра пораньше будь готов, поедем на участок.
Весь следующий день он без продыху водил его по тайге, измучил свои больные ноги, но без утайки показал самые укромные места. Заночевать решили в зимовье, неподалеку от глухариного тока, чтобы спозаранку послушать свадебные песни птиц, а заодно и пересчитать их. Андрей было уже свыкся с молчуном – старик без надобности и слова не скажет, ну да не беда, главное, что участок сдал добросовестно, честно. Но когда укладывались спать, старик, дунув на огарок свечи, сказал впотьмах отмякшим голосом:
– Парень ты вроде ничего, с понятием и дюжий, сможешь егерем работать. Если не свихнешься, у нас это тут запросто. Понимаешь, о чем я говорю?
– Не очень, – честно признался Андрей.
– Перво-наперво не потакай начальству, а многие с тобой захотят дружбу водить, вместе охотиться. Раз приедут, другой, а потом и спросить забудут. Да и ты не возразишь уже. Второе – не рыбачь, совсем, шут с ним, с омулем. По себе знаю, как трудно удержаться, но попробуй, иначе затянет тебя эта холера, да так, что вместе с браконьерами по ночам станешь по морю рыскать, сетишки трясти. Денег прибавится, а себя потеряешь…
– Не знаете меня, а подозреваете уже, – обиделся Андрей.
– Подозревал бы – и разговаривать не стал бы, а так, может, пригодится тебе мой разговор. Все я тебе на участке показал, одно только утаил. Хотел на дикий табун вывести, да не удалось. Где-то его носит? Совсем загоняли браконьеры коней, нигде нет им спасенья. Я, как мог, берег их, теперь тебя прошу, надеюсь, что поймешь: не дай погибнуть табуну.
– Дикие кони? – приподнялся Андрей на полатях. – Да откуда они на острове взялись?
Ему ясно представились первобытные лошади: мускулистые, красивые, с лохматыми гривами и длинными хвостами, сохранившие чистоту крови и нрав гордых предков. Потом он не раз вспоминал эту ночь и всякий раз удивлялся, как верно вообразил облик вольных коней.
– Одичали они, а поначалу домашними были, вернее рыбзаводскими, – разочаровал его Онучин. – Однажды ушли в тайгу и не вернулись, скачут теперь по скалам, как дикие козлы, обучились. Да ты сам скоро увидишь их. Если вперед их браконьеры не перестреляют. Ну да поздно уже, спать пора.
Старик давно уже посапывал под тулупом, а Андрей, взволнованный его скупым рассказом, еще долго лежал с открытыми глазами, мечтал о встрече с вольным табуном.
Не прошло и месяца его егерской службы, как он убедился, что тревога Онучина была не напрасной. Местные жители выбивали табун нещадно, и совладать с ними поначалу было трудно: наперед знали, в каких распадках пасутся и ночуют кони. Но с другой стороны, Андрею было легче укоротить особо ретивых – знакомствами не оброс, никому ничего должен не был. И скоро стали побаиваться его поселковые браконьеры, вот только на двоих никак не мог найти управу: и в лицо знал, и пофамильно, а с поличным взять не удавалось. Лишь в начале осени добился своего.
Под вечер Андрей возвращался из тайги берегом горной речушки, торопиться ему было некуда, и он не удержался, срезал тонкий прут, привязал к нему леску с крючком и на ходу стал цеплять на «муху» скатывающихся вниз хайрюзков. Так увлекся рыбалкой, что чуть нос к носу не столкнулся с браконьерами. Те уже разделали коня и, завернув мясо в шкуру, опускали в холодную воду, на сохранение – охотились без транспорта.
– Бог в помощь, – негромко, зло сказал Андрей, вынырнув из зарослей густого кустарника. – Неймется, значит, я ж вас по-хорошему предупреждал – не смейте трогать коней.
– Егерь, да ты что, мы же не зверя завалили, конягу никому не нужную, – заюлили охотники. – Он же наш, доморощенный, не запретный, лицензию на него не надо. И ты за табун ответственности не несешь.
– По-вашему выходит, если бы вы вместо коня на изюбря набрели, то не стреляли бы, мимо прошли?
