Трепетное свечение угасало вместе с остывающим солнцем и вскоре растворилось в сиреневом сумраке вечера. Оставив в сердце неизъяснимое томление и грусть по чему-то несбывшемуся.
В детстве его часто водил сюда дед, подолгу задерживался у кованных чугунных оград, почерневших крестов, растолковывая внуку, каких фамилий и сословий люди лежат здесь. Немного родных имен запомнил он по тем рассказам, да и те стерлись в памяти вместе с кладбищем. Попытался однажды припомнить, но не получилось. Пребывая в горьком недоумении, отчего так все вышло, не нашел в себе ответа и согласился, что по-иному и быть не могло. Времена поруганных святынь оскверняют человека.
Закат на мгновение окрасился алым и вновь на глазах загустел до цвета брусничного сока. Старику стало тревожно и щемяще, как если бы, в самом деле, там, на краю земли и неба, схлопывались небесные створки, оставляя узкую щель, и он знал, что протиснуться в нее ему никогда не поздно. Да вот хоть прямо сейчас. Но даже думать о том позволить себе не мог – не одинок был на этом свете. Дома дожидалась терпеливая жена, беспокоилась из-за его долгих отлучек, да и как не тревожиться, если жила она, пока был жив он.
– Посижу еще чуток и отправлюсь домой, – сказал он белочке, выбирая запутавшиеся в складках кармана остатние орешки, – если не объявится мой человек.
Белка внимательно наблюдала за сложенными в щепоть пальцами. И недовольно фыркнула, когда в очередной раз старик вытянул массивный трофейный портсигар, вынул из него папиросу, привычным движением смял картонную гильзу и, не подкуривая, сунул в рот.
Старик отвел глаза от узкой щели, через которую пробивался свет раскаленного горнила и угрюмо посмотрел по сторонам: пустынно, одиноко, неприкаянно было округ. Лавку под старой лиственницей надежно скрывали густые заросли черемухи и бузины, и в этот укромный, скрытый от посторонних глаз уголок теперь редко кто заглядывал. Раньше люди шли смотреть белок, но в лихую годину их повывели одичавшие кошки и бродяги, коих развелось тогда в неисчислимом количестве. Теперь, как оттеплило, снова стали набредать сюда разные праздношатающиеся, но их старик интересовал еще меньше, чем занятная зверушка.
Но сегодня один давний знакомец наведался. Он издали приметил его высокую сутулую фигуру, сразу узнал и обрадовался.
– Привет, Петрович, как жизнь? – улыбнулся тот только ему одному принадлежавшей застенчивой и немного виноватой улыбкой.
– Живой, и то хорошо, – немного подумав, ответил старик и протянул раскрытый портсигар.
Он по-отечески любил этого нескладного и не очень везучего человека. Как-то умудрялся он жить, никому не желая зла, притягивая к себе людей врожденной деликатностью, мягкостью, чувством меры. А таким в лихолетье особенно тяжело.
Парень осторожно вытянул из портсигара папиросу, подкурил, пряча огонек зажженной спички глубоко в ладонях.
– Ходил вот, по делам, дай, думаю, путь срежу, напрямки через парк пройду, заодно Петровича повидаю, – выдохнул он густой синий дым.
Старик глянул в его печальные глаза и вспомнил, как много лет назад сравнил его с конем благородных кровей, волею случая поставленного в конюшню, где в унылых стойлах ютились рабочие лошадки. Рысак понимал это и вел себя подобающе – грыз удила, бил копытом, всхрапывал, показывая что, мол, тоже при деле. А дел-то было всего – жрать дармовой овес да коситься глазом на лошадок посправнее.
Потом узнал поближе и переменил мнение – с искрой был парень да вот в жизни себя не нашел. Так зачастую бывает в семьях, где успешные родители как бы наперед вычерпывают талант, удачу и успех, а детям достается отблеск их славы. Бредет такое чадо хоженой-перехоженой дорогой, по пути растранжиривая накопленное, а вместе с тем силы, надежды и желания. Суждение-то свое о нем изменил, а ироничное отношение оставил. Отчасти оттого, что к баловням судьбы относился с предубеждением.
– Случилось что, кислый ты, Игорь, какой-то? – захлопывая портсигар, спросил он его.
– Страдаю.
– Не трать силы попусту, – посоветовал старик.
Игорь подозрительно покосился на старика и обиженно добавил:
– Хожу вот, думаю, как жизнь изменить к лучшему…
– И давно ходишь?
– С утра как посмотрел на себя в зеркало: где я и где будущее. Работу потерял, перебиваюсь с хлеба на квас, курево и то купить не на что. Жена вот еще ушла… Да и кому я, такой неудачник, нужен. В общем, влачу самое жалкое существование. Хорошо, что хоть прошлое было.
– Где найти нам мумиё, чтоб лечить уныниё? – скаламбурил старик.
– Тебе можно надсмехаться, а мне что делать? Все хорошее разом куда-то делось, кругом один развал, бардак и смертоубийство. Вернуть бы сейчас ту жизнь.
– Какую? – меланхолично спросил старик.
– Справедливую.
– А она разве была когда-нибудь на свете эта справедливость?
– Как же не была, – растерялся парень, – ты же, Петрович, сам в ней жил еще вчера. От каждого по способности, каждому по труду…Мы ж все равны были.
– Ты сам-то веришь в то, что говоришь? Или решил потрафить старику, мол, вы такую замечательную жизнь нам построили, а мы ее профукали, – спросил он, глядя в его растерянные глаза.
– Да мне эта жизнь по ночам снится, просыпаться не хочется, – уныло произнес парень и опустил голову.
– А ты проснись, протри глаза-то. Очередной крах переживаем. А всякое великое потрясение и есть отсутствие справедливости. Тебе больше думать надо или читать написанное умными людьми, которые давным-давно из таких вот кровавых уроков сделали вывод – что от этой самой справедливости подальше держаться надо. Она, змеюка, незаметно вползет в тебя, отравит, а топор в руку, вроде, как сам прыгнет. И тогда во имя справедливости кого только не порешишь, – старик смотрел на парня и не видел его и говорил не ему, а себе, тогдашнему, легко обманывавшемуся.
– Вот от кого не ожидал такое услышать, так это от тебя, Петрович, все, последней надежды лишился. Как же жить без справедливости?
– Нашим салом нам же по мусалам, – поддакнул старик.
– Я к тебе за поддержкой пришел, думал, таким, как ты голову никакими перестройками не заморочишь. А ты ответил мне, так ответил. Оглоушил, одним словом. Полное отчаяние.
– Ты при мне слов таких не говори, – сурово сказал старик, – что ты можешь знать об отчаянии. Любовью спасайся, если любишь кого…
– Я Родину люблю, – оживился Игорь, – и впервые это почувствовал в пионерском лагере, в Крыму. В нем ребята со всего света отдыхали. Я жалел их такой, знаешь, жалостью счастливого человека, что вот не всем повезло родиться в такой стране. И был по-настоящему счастлив.
– Ну, на юге родину чего не любить, там тепло и красиво, цветами пахнет. А ты вот полюби ее такую вот, – повел старик рукой. – Я вчера одного иностранца застал на помойке. Увлеченно фотографирует затхлые задворки, мимо которых и пройти противно. Спрашиваю – смысл в чем, господин хороший? Отвечает – экзотика. Что для них экзотика, для нас жизнь. Я вот одного не пойму, неужели они там у себя так заелись, что их на гнильцу потянуло?
