Сергей шел вслед за гробом, и как тогда, в дни похорон матери, печальное шествие незнакомых ему людей показалось нереальным, он как бы видел его глазами тех, кто стоял сейчас за воротами домов, и не участвовал в проводах ушедшего из жизни.
Один и тот же путь может быть близким и бесконечно далеким. Кладбище лежало в березовой роще, сразу за околицей, но дорога к нему вымерялась такими долгими шагами. Не торопились люди – в последний раз светило небо человеку.
Застывшие черно-белые деревья толпились у крестов и пирамидок. Похоронная процессия медленно и тихо огибала заснеженные могилы. Остро пахнуло потревоженной землей и сгоревшим углем. Здесь, у страшно зияющей на белой простыне снега черной ямы, Сергей долгим прощальным взглядом посмотрел на восковое лицо отца. Дневной мягкий свет, казалось, обнажил скрытые там, в доме, в полумраке, недоумение и растерянность – вы здесь, а я уже там.
Вернувшись с кладбища, он не вошел в дом вместе с остальными людьми, а сел на лавочку у ворот, закурил. Здесь его и нашел Володька.
– Поехали, там народу набилось, насилу всех усадил, и еще подойдут. Мы с тобой лучше потом, позже помянем отца…
– Поехали, – сразу согласился Сергей. Ему не хотелось туда, где много народу.
Машина медленно выкатилась из деревни и помчалась, набирая скорость, по тракту. Володька устало смотрел покрасневшими глазами на пустынную дорогу и все прибавлял обороты загнанному мотору.
– Тяжко. Батьку жалко. Всю ночь не спал… А тут ты еще, – глухо сказал он через несколько километров молчания. – Ходи, думай, как к тебе подступиться. Не чужой вроде и не родной. А батька вспоминал тебя, чувствовал, что скоро помрет…
– Не было у меня отца, Володька, – горько сказал Сергей. Незнакомое теплое чувство дрожало в нем: что-то родное находил он в этом ссутулившемся за баранкой парне. – Я будто виноват перед всеми вами, а в чем – не пойму. Зря приехал, чужой я…
– Да какой ты чужой, – задумчиво, вроде не о том сейчас думая, протянул Володька. – Родня наша тебя сразу признала, с первого взгляда, как только в избу вошел. Слышал, как зашептали: похож, в отцову породу пошел. У тебя и волосы вьются, как у батьки. Я в мать такой чернявый, а вот сестренка такая же белобрысая. Я тебя с ней потом познакомлю, сильно она сейчас по отцу убивается. Она у нас младшенькая, его любимицей была.
Пустынная заснеженная дорога тянулась до самого горизонта, раскинув по обе стороны широкие белые крылья полей. Машина плавно бежала по накатанному полотну, и быстрая езда помогала преодолевать болезненное, теснившее грудь чувство.
– Останови, Володька, – попросил Сергей.
Володька послушно свернул на обочину, остановился у полосатого километрового столбика и заглушил двигатель. В машину медленно вползала тишина, слышно было как потрескивает, остывая на морозе, перегретый двигатель.
– Открой бардачок, достань бутылку, помянем отца вдвоем. За столом еще насидимся, когда родичи одни останутся, – сказал Володька после минуты тишины.
– Ты же за рулем? А если милиция?..
– Какая у нас тут милиция, участковый сам на поминках сидит, – устало удивился Володька.
Они молча выпили водки.
– Скажи, а почему моя мать с отцом разошлась? Я ведь ничего не знаю, – чуть погодя спросил Сергей.
– Да я точно не знаю. Наши так рассказывают: до армии батька с моей матерью ходил, она его ждала, да тут война началась, он сразу на фронт попал. А после войны сразу в деревню не вернулся, какое-то время в городе жил. Когда вернулся, другую с собой привез, твою мать. Скоро и ты родился. А потом слухи поползли, будто он встречается с бывшей невестой, ну с моей матерью. И вот приходит как-то с работы, а вас и след простыл. Разыскивал, переживал, а потом снова женился. Вот все, что я знаю. А подробностей не добивался, ни к чему они мне. В одно верю – не мог мой батька мать твою вот так просто взять и бросить. Запутался, видать. – Володька умолк, покосился на Сергея. – Да мне-то что до всего этого, вышло бы по-другому, меня и на свете, наверное, не было, – задиристо закончил он – должно быть, достала его стопка водки.
– Я сюда не обижаться приехал, не плакаться, узнать захотелось, кто был мой отец. Да, видно, не нужно было приезжать…
– Сдурел, что ли? – заволновался Володька. – Как это не надо было, отец же умер.
– Тебе невдомек, как это: всю жизнь будто святым духом народился. А тут, будто снег на голову, известие, что у меня, отец есть, как у всех нормальных людей. Не успел отдышаться от этой новости, а уж на похороны зовут. Я ведь совсем недавно мать похоронил…
– Извини, не знал, что у тебя мать умерла, – неловко пробормотал Володька. – Не наше это дело, они вот до самой смерти разобраться не могли, а мы и вовсе не ответчики. Нам дальше как-то жить надо. Да не переживай, прорвемся, ты ж меня и сестру нашел, родных людей. Или у тебя еще кто есть? У нас, – поправился он.
– Один я, Володька, был у матери, она больше замуж не выходила, – пожалел себя Сергей – и в нем забродили градусы.
– Ну вот, а ты говоришь, зря приехал, – облегченно вздохнул Володька. – Это ж батька нас объединил напоследок, он, наверняка, думал об этом, да только не знал, как лучше это сделать. Не успел, ушел, не зная, что мы все-таки найдемся.
Сергей устало откинулся на спинку сиденья. Опустошил его этот разговор. Но что-то стронулось в душе – неожиданно спокойно, отрешенно думалось ему сейчас здесь, посреди снежного безмолвия. Темная полоса дороги упиралась в горизонт, прямая как стрела, телеграфные столбы вешками отмечали ее полет и сами скоро размывались морозной дымкой.
Сергею захотелось выбраться из тесной машины на свежий воздух, вдохнуть полной грудью, стряхнуть томительное оцепенение. Он слушал Володьку вполуха. Его монотонный неторопливый деревенский говор думать не мешал. Мысли шли вразброд. В Сергее словно столкнулись и заспорили два разных человека: один поддерживал разговор с братом, понимал и сочувствовал ему, другой к себе прислушивался и себя жалел.
– Присмурел ты чего-то, – оборвал рассказ Володька.
– Задумался, привык жить один, одному вроде сподручнее. Друзья растерялись, с каждым годом все меньше тех, кому довериться можно, хоть женись, – невесело улыбнулся Сергей.
– Одному плохо, – согласился Володька.
И Сергей поежился от беспечно сказанных слов. От такого сочувствия только горше, больнее становится измученной душе. Разве может он, новоявленный брат, понять и почувствовать, как нелегко жить одному?
Свыкся Сергей со своим одиночеством, притерпелся, а вот теперь расплачивался – с каждым годом, он это остро ощущал, все труднее становилось сходиться с людьми. В свое время он с матерью немало поколесил по Сибири: доводилось жить и в деревне, и в райцентре, потом уж до города добрались. Каждый раз ему приходилось заново постигать жизнь, каждый раз долго не могли установиться взбаламученные очередным переездом чувства.
