– Полегче, племяш, говори, да не заговаривайся, нечего выламываться передо мной, – сухо сказал военный. – Нет моей вины, что жизнь твоя так сложилась. Родные попросили разыскать тебя, известить, что умер твой отец. Зовут на похороны.
У Сергея съежилось все в груди, дошло, какую нелепую комедию разыгрывает перед пожилым человеком. Потянул из пачки сигарету, подкурил, сел на подоконник, пытаясь осмыслить услышанное. Дядя терпеливо ждал ответа и, когда истлела в руке Сергея сигарета, нарушил тишину:
– Поезд через три часа, билеты у меня в кармане, времени нет тут нам рассиживаться.
Сергей встал, не зная еще, решился он или нет, что-то подталкивало его поехать на похороны отца. Но годы безотцовщины, горькие дни детского горя и одиночества останавливали. Не было времени разобраться в себе, и он вопросительно посмотрел на дядю. Тот по-своему истолковал его взгляд:
– Ну что ж, по-мужски решил, племяш, сейчас заедем к тебе домой – и на вокзал.
И только там, на перроне, прячась от холодного, пропахшего мазутом и железом ветра за стеклянной стеной киоска, Сергей спросил его:
– А отчего он умер-то, – не в силах выговорить непривычное слово – отец.
– Старый он у тебя был, – просто ответил дядя. – Ты разве не знал? Но годов десять мог еще прожить.
– Откуда ж мне было знать? Я и фотокарточки его не видел, а никто как-то не догадался мне ее послать, – жестко ответил Сергей.
– Ну знаешь, племяш, с таким настроением тебе лучше дома оставаться, – взорвался дядя. – Мать твоя, как они расстались, по всей Сибири колесила, поди догони. Он ее несколько лет разыскивал, а потом и его жизнь закрутила… В общем потерялся ваш след, да и поздно, наверное, было осколки собирать, разбитое склеивать, – тише заговорил он. – Узнали, что вы живете в этом городе совсем недавно, кто-то из деревенских случайно твою мать здесь встретил. Я как утром прилетел, сразу в военкомат, поднял всех на ноги, отыскал твой адрес. Дома, конечно, не застал – рабочий день. Спасибо соседке, подсказала, где тебя искать…
«До отхода скорого поезда… осталось три минуты», – прокатилось по перрону. Тягостно было молчать, стоять у вагона.
– Ну так едешь или нет? – твердо спросил дядя.
– Ехать далеко? – спросил Сергей, словно от расстояния зависело его решение.
– К утру будем на месте, – пообещал дядя, и они поднялись в тамбур.
…Вагон убаюкивает, укачивает, будто в зыбке. Удивительно и горько Сергею, что совсем рядом – ночь проехать – родина отца и его, выходит, тоже. Сколько раз проезжал он эту маленькую станцию, мог даже видеть его из окна или столкнуться нечаянно с ним на остановке, да не довелось. Неясные воспоминания бродили в нем и откликались давним полузабытым детским сном, в котором оживала непроглядная ночь: тусклый мокрый фонарь болтается на столбе рядом с вагоном, черная блескучая вода заливает землю, его, маленького Сережу, передают на руки стоящему внизу человеку, тот прижимает его к груди, бережно несет мимо разрушенной поленницы дров, и вода кружит, уносит вымытые поленья. Под грубым брезентовым плащом человека тепло и уютно и совсем не страшно глядеть на этот вселенский разор. Частые вспышки молний вырывают на мгновение небритое улыбающееся лицо: губы говорят какие-то ласковые, успокаивающие слова, а какие – не упомнить. Сонного его заносят в дом, слышатся взволнованные громкие голоса, но они доходят до него, как сквозь вату, пахнет чем-то вкусным и праздничным, и кто-то накрывает его одеялом…
«Не довелось, не повстречались», – билась сейчас в нем одна мысль, повторялась под стук колес и заглушала последние сомнения. Ночной поезд с каждой минутой приближал его последнюю встречу с отцом. Дядя как спал бесшумно, настороженно, так и проснулся без предисловий – разом скинул ноги на пол, крепко потер виски ладонями.
– Спал не спал, как вахту отстоял… Подъезжаем? – выглянул он в окно. – Пойдем перекурим в тамбуре да и собираться будем.
В промороженном тамбуре задымили сигаретами. Говорить не хотелось. Неспокойно было на душе.
И вскоре заскрипел тормозами состав, качнулся и замер вагон рядом с деревянным вокзальчиком. На маленькой станции, больше похожей на полустанок: рельсы, домишко, окруженный тощей акацией, да каменная водокачка, брошенная за ненадобностью. За крашенным по-железнодорожному – в две краски – вокзалом угадывалась в потемках большая деревня или, как принято теперь называть, поселок городского типа – торчали посреди него два-три неуклюжих двухэтажных шлакоблочных здания, вот уж действительно ни к селу ни к городу.
Поезд протяжно вздохнул, вздрогнул, потянулся всем своим длинным телом и быстро набрал скорость. Сергей с дядей подождали, пока проскочит мимо последний вагон, и перешли на другую сторону путей. В ту же минуту к ним подошел высокий парень в черном полушубке, унтах, маленькая шапчонка чудом держалась на пышной шевелюре.
– Здорово, Володька, – деловито сказал дядя и так, будто вчера с ним расстался, – знакомься, Сергей, твой сводный брат.
Сергей молча пожал парню руку, и ничто не толкнулось, не ворохнулось в сердце, очень уж неподходящая минута была для знакомства. Володька распахнул дверцы заезженного «москвича», усадил их, и они поехали по пустынным холодным улицам к отцову дому. Отчаяние охватило Сергея, он вдруг подумал, каково было бы матери, узнай она, что сын едет к человеку, от которого она старательно и суеверно отгораживала его всю жизнь. Мысль, что он предает память матери, выбилась из клубка других, и Сергей едва не застонал от досады и беспомощности. «Да что же это делается? Уговорили, посадили, повезли, сиди смирно – ни рукой ни ногой не пошевели в тесной коробушке. Готовься войти в чужой дом, где такое горе. А мог бы и не узнать о нем. Может, еще не поздно остановить машину, повернуть вспять. И первым же поездом уехать?» – мысли путались, обессиливали его, но с каждой минутой он все отчетливее понимал, что не повернет, не поедет назад.
В притихшем доме их встретили родственники. Сдержанно зарыдали женщины, хмурились, прятали глаза, пожимая ладонь, мужики. Пока здесь собрались самые близкие, и Сергей не мог затеряться среди них. Он стоял за спиной дяди, никак не мог подладиться под общее настроение. Ловил любопытные и испытывавшие его взгляды.
Ничего сейчас в нем не было: ни печали, ни сострадания, ни слез. Не мог проникнуться чувством потери. Слышал, как хлопали двери на кухне, шаркали валенки, гремели об пол мерзлые поленья, как деловито, вполголоса переговариваются мужики, подготавливаясь к выносу.
Постепенно в горницу набились люди. Сергей уступил место у гроба ветхой старушке и встал в сторонке, прислонившись спиной к нетопленой печке. Чужие спины заслонили от него гроб, подняли, понесли к выходу. В доме поднялся плач, зашуршали бумажные цветы, забилась и повисла на руках родственников женщина с некрасивым от горя лицом.
И впервые что-то ворохнулось на самом донышке сердца, будто кольнул крохотный острый осколочек. Сергей поднял глаза, поглядел поверх обнаженных голов на портрет отца, висевший чуть повыше закутанного черным зеркала. Отец смотрел на него светло, молодо, и совсем не был похож на человека, которого выносили сейчас из остывшего дома. «Вот таким его знала мама», – подумал он и шагнул к распахнутым дверям.
