Бурундук, задрав тощий хвост, метнулся вверх по стволу дерева и оттуда проверещал свое возмущение. Но скоро опять явился на прежнем месте и принялся набивать щеки. Прилетели нахальные кедровки, перепархивали с ветки на ветку, как бы невзначай косились на россыпь ореха, пронзительно вскрикивали – тоже требовали свою долю.
– Ну счас, – закрутил головой Матвеич. – Ишь, почуяли наживу. Сиди теперь, карауль. Ограбят иначе. Один раз в жизни мне несказанно повезло. Зашли с мужиками в кедровник, а к вечеру град всю шишку спустил на землю. Я такого никогда не видел да и больше уже никогда не увижу. Обрадовались мы донельзя. За пару часов насобирали полтора десятка кулей. Тут уж смеркаться стало, делать нечего, оставили до утра. Заночевали. А наутро глянули – пусто! За ночь зверье подчистую подобрало орех. Вот лопухнулись. Хотя, чего расстраиваться, птице и зверю тоже жить надо. Ничто зря не пропадает. Кедровка – птица глупая, непамятливая, запрячет орешек под мох да и забудет где. А на том месте, смотришь, и прорастает кедрачок.
Матвеич довольно щурился, обходя расстеленный на земле брезент.
– Это же надо, какая богатая шишка уродилась. По мешку чистого ореха выйдет, а если поднатужиться, еще можно по одному набить.
– Не унесем, – всполошился Валерка, заранее слабея от предчувствия дороги.
– И то верно, не унесем. Мы не Петруха. Но и оставлять жалко. Ладно, будь по-твоему, – принял он решение. – Начнем по очереди брать ягоду. После обеда выходим, чтоб на вечернюю электричку успеть.
– Не успеть нам ягоды набрать, – сожалеючи сказал Валерка, – а такая брусника кругом.
– Ты, значит, настоящей рясной ягоды не видал, раз сомневаешься. Даю тебе два часа, чтоб горбовик набрать, потом меня сменишь. Ступай прямо по склону, наткнешься на бурелом, там самые ягодные места, я знаю, – сказал Матвеич, как отрезал.
Все еще сомневаясь, Валерка побрел к вывороченным с корнем деревьям. Горбовик ему Матвеич выделил объемистый, где ж его набрать за столь короткое время? Но когда вышел на круглую полянку, сплошь заросшую брусничным листом, присел на корточки да глянул, тихо ахнул. Взору открылся темно-красный ковер, ноге ступить некуда. Крупные бордовые ягоды гроздьями рдели среди мха и травы.
Валерка упал на колени и забыл про все на свете, перестал даже слышать короткие стуки колота Матвеича. Первые горсти брусники собирал медленно, пальцы не гнулись от ночной работы. Но скоро приловчился, руки ожили, и ягода вроде сама стала прыгать в ладони. Он медленно кружил по полянке, оставляя за собой примятую траву и, оглянувшись, каждый раз с огорчением замечал, что не может выбрать всю бруснику без остатка. А впереди алели и вовсе нетронутые россыпи, он спешил к ним, брал только самую тугую спелую ягоду.
Очнулся Валерка на мягкой подстилке мха. Вроде прилег на минутку отдохнуть – и сморило на солнышке. Наискосок летели по блекло-голубому небу белесые облака, прикрывали лицо легкой тенью. Спал он всего с полчаса, не больше, а поднялся полный сил. Рядом стоял горбовик, доверху наполненный отборной брусникой.
– Эге-гей! – неслось от шалаша. – Ва-алерка!
И он пошел на голос. Матвеич заканчивал ссыпать орех в мешки.
– Не дождался тебя, что-то морочает. Надо сворачиваться, а то дождь прихватит на хребте, помыкаемся.
По небу уже проплывали темные облака, шли низко, едва не задевая вершины кедров. По примеру Матвеича Валерка взгромоздил тяжелый мешок на горбовик, прикрутил его веревкой, и в растерянности опустил руки. Взвалить поклажу на спину было выше его сил. Пришлось развязывать, ставить горбовик на высокий пень и снова пристраивать сверху тяжеленный мешок. И уже тогда вдеть руки в лямки, и, поднатужившись, принять груз на спину. Матвеич, согнувшись в три погибели, уже шагал далеко впереди.
Мало-помалу Валерка втянулся в ходьбу, скоро догнал напарника и показалось, что обратно идти легче. Хотя поначалу каждую сотню метров присаживался на камни, переводил дыхание. Матвеич тоже постанывал от усердия, но шел без остановки.
Дождь упал на них на длинном спуске. Хлынул разом и не прекращался всю дорогу: то утихая, то припуская с новой силой. К полустанку они выходили на подгибающихся ногах, а вернее – скатывались, то и дело оскальзываясь на мокрой траве.
– Черт меня побрал согласиться, чтоб я еще раз пошел сюда! – вполголоса от усталости ругался Валерка. – Пропади пропадом этот орех!
– Ага! – соглашался измотанный Матвеич. – Все, в последний раз! Ноги здесь моей больше не будет! – подвывая, падал, в какой уж раз, на спину и скользил вниз по скользкой тропе.
На остатках сил они доплелись до крыльца дома, свалили с плеч поклажу и спрятались под навес.
– Успели, даже не верится, – выдохнул Матвеич, – еще и чаем у бабки Ксюши согреемся. Ты как, живой?
Валерка в ответ лишь обессиленно махнул рукой.
– Леший меня дернул за язык наворожить дождь. Вот ухайдакались так ухайдакались, – откашлялся Матвеич.
На кашель из-за угла дома вышла коза, вскарабкалась по ступенькам и, переступая копытцами, вопрошающе уставилась на людей желтым взглядом.
– Явилась табачница, – в сердцах воскликнул Матвеич, – и дождь ей не помеха. Шастает тут, зараза, обирает нищий народ, – полез в карман ватника, вынул отсыревшую пачку папирос, выщелкнул две папиросины и сунул козе.
У Валерки глаза на лоб полезли.
– Вынь да подай, а то бодаться начнет, тварь строптивая! – бурчал Матвеич.
Мокрая коза с отрешенным и задумчивым видом приняла дань, медленно разжевала папиросы и проглотила.
Валерка от удивления забыл про усталость, в изумлении приподнялся на локтях и уставился на рогатую пройдоху.
– Наркоманка, что ли? – присвистнул он, но коза даже не удостоила его взглядом.
– Да вроде того, – пояснил Матвеич, – хлебом не корми, а табачку дай. Приучили ее грибники да ягодники папиросы жрать. Так ведь еще разбирается, предпочитает сигареты с фильтром. Но за неимением сожрет и махорку. Проверено.
Коза внимательно выслушала все, что о ней говорят, с достоинством отвернулась и, помахивая кургузым хвостиком, зацокала по крыльцу, скрылась за углом дома.
– Отдышались и пошли, погреемся, пока время до электрички есть, – держась рукой за поясницу и морщась, Матвеич поднялся и потянул дверь в сени.
В доме их встретила хозяйка: высокая сухопарая старуха подслеповато вглядывалась в лица нежданных гостей.
– Не признаю в потемках-то, Матвеич, что ли? Здравствуй, Матвеич! – сказала она высоким голосом и добавила: – Очки-то, небось, забыл?
– Забыл, Ксения, закрутился совсем, ты уж не обессудь, в следующий раз обязательно, – сокрушался Матвеич. Он только в электричке вспомнил про свое обещание, но и тогда недолго переживал – промысловая лихорадка крепко забрала его.
– В следующий раз зима будет, – ворчливо отозвалась бабка, хлопоча у горячей плиты. – Да вы разболокайтесь, подсушитесь.
