И закипела работа. Скоро Валерка опять потерял чувство времени. Сколько они так сидели, склонив онемелые спины, взмахивая вальками? Шелестела в мохнатой темноте ночная тайга, костер отбрасывал красной меди блики на гору ошелушенной шишки, высвечивал худое осунувшееся лицо Матвеича. Ладони скоро покрывались толстой коркой липкой смолы. Валерка счищал ее щепкой, но она тут же нарастала вновь, слепляла пальцы.
Где-то далеко за полночь в той стороне, где пролегала дорога, вдруг басовито рявкнул мотоцикл, будто кто заводил его с качка, да забыл перекрыть бензонасос. Мотор чихнул пару раз и заглох.
– Ну и ухари! Это ж надо, умудриться мотоцикл на хребет затащить? – Валерка поднял изумленные глаза на Матвеича.
Тот сидел выпрямившись, настороженно поглядывая по сторонам и сторожко прислушиваясь.
– Помолчи-ка, мякинная твоя голова, – хрипло прошептал он. – Закуривай и дыми что есть силы, – и первым полез в карман за папиросами. – Медведь это, тут, недалеко бродит. На наш табор набредет, хана. Дымить надо, он запах табака не любит…
– Табачников не кушает? – засмеялся Валерка, не совсем веря в происходящее. Ему одновременно было весело и жутковато. Какие медведи? Кругом же люди орех бьют.
– Не до шуток, – пыхнул Матвеич папиросой и пододвинул к ноге топор. – Хозяин придет, станет не до смеха. Некуда будет бежать. Жировать-то он жирует сейчас на орехах и ягоде, но кто знает, что ему в башку взбредет? Закусит нами и спасибо не скажет.
Где-то совсем близко уже хрустел валежник. Валерка явственно представил, как продирается сквозь кустарник огромный медведь и вот-вот высунет из-за ближайшего кедра лобастую башку.
– Может, на дерево залезть? – опасливо спросил он Матвеича.
– Он вперед тебя туда залезет, сиди, дыми, не жалей легкие…
Кусты протрещали вниз по склону, и звук стал удаляться в сторону.
– Ушел, кажись, а ты никак сдрейфил, Валерка? – выдавил Матвеич конфузливый смешок.
– А ты… на него… с топором, – задохнулся Валерка, и у него отлегло от сердца.
– Развелось их тут. Как север осваивать начали, тайгу раскурочили железной дорогой, медведь и спустился сюда. Глянь, сколько шишки еще осталось? К утру бы закончить. Эх, жизнь копейка. На себе проверил, как-то по весне паданку собирал да заблудился, спички вымочил, чуть концы от холода не отдал. Как раз копейка цена – спичечного коробка.
– Да стоит ли из-за ореха так пластаться?
– Ты что думаешь, меня романтика одолела? Это ж чистые деньги, промысел. Мой орех подчистую на базаре уходит. Иначе на какие шиши я бы машину купил, гараж построил? На прогрессивку, что ли?
– Вот те раз, – удивился Валерка, – я и не подумал, что ты на базаре торгуешь! Стыдно же среди торгашей стоять, люди смотрят…
И прикусил язык – что-то не так сморозил.
– Нашим салом нам же по мусалам! – разволновался Матвеич. – И кого же мне стыдиться? Я весь отпуск в тайге ломался, всю зиму кости будут болеть. Это ж так просто понять, как два полтинника – рубль. Жалеешь себя, трать деньги на базаре, плати денежку. Стыдно, видишь ли, ему за меня стало. Совсем уж люди чокнулись, зазорно стало честно добытое продавать.
– Не в том дело, – возразил Валерка, – обдираловка получается! Раньше стакан ореха тридцать копеек стоил, теперь вдвое дороже. Что ж его раньше легче или дешевле добывать было? Ничего же ведь не изменилось, кроме цены.
– Не скажи, раньше и бутылка водки, и бензин, и продукты раза в три дешевле были, – перечислил он. – Вот и вся арифметика: мне на базаре мясо дороже продадут, я на орехе разницу покрою.
Валерка тут же подсчитал в уме, что если он свою долю ореха продаст, выйдет с десяток стипендий. «Неплохо, – оценил он приработок, – отродясь таких денег за пару дней не зарабатывал». И сказал:
– Нет, здоровье дороже, нельзя так надсаживаться. Вон, твой знакомый, Петруха, здоровье здесь оставил. Здоровье ни на какие деньги не купишь.
– Прежде денег-то азарт был. Силушка играла. Любо-дорого было на Петруху смотреть. Мужик – кровь с молоком. Кинет на каждое плечо по кулю ореха и пошел по тропе, на ходу булку жует. На своем горбу достаток в дом принес. Да вот не впрок оказалось. Люди все разные, и всяк по своему живет. Если в каждом только худое видеть, сам худым сделаешься. Не умеем мы вглубь смотреть, утруждаться не желаем. А сорняк и тот рядом с полезным овощем растет. Можно вырвать его и на межу бросить засыхать, а можно и нет. Без грядки, если разобраться, он вовсе никакой не сорняк, а очень даже полезная трава. Сам посуди, та же пастушья сумка – кровь останавливает, давление снижает. Полынь нервы успокаивает. Лопух и вовсе для мужиков необходимое растение: радикулит лечит, снимает опухоли и ушибы. Ты вот все утро на чушачий багульник ворчал, а он кашель снимет, рану заживит, фингал кто тебе под глаз проставит, только приложи, и сойдет. Прежде чем сорняки топтать, подумать надо, может, что в хозяйстве и пригодится.
– Ты, Матвеич, прямо как знахарь, кто только научил? – в который раз поразился его познаниям Валерка.
– Да что я, вот бабка у меня великая травница была. Казню себя, что, пока она жива была, как следует не расспросил, не вызнал ее секреты. А она бы рада передать, если бы по малолетству не надсмехался над ее знаниями. Теперь бы не уродовался на шишке, травами деньги бы зарабатывал. Поздно. Мы же все росли, как партия прикажет: суеверие и невежество у бабок травами лечиться, пожалте в больницу! А там таких сотни, таблетку сунут, и лежи. А у знахарки ты один на весь белый свет – так она к тебе относится, будто к родному. Да что говорить, теперь только спохватились, теперь это – народная медицина. Когда всех травниц вывели. Зато проходимцев на каждом шагу, травами пользуют. Я на рынке никакую траву не покупаю, боюсь отравиться.
Последние шишки Валерка дотирал без сил. Глаза слипались, как руки от смолы. И едва закончил работу, повалился на брезент, и мгновенно заснул. Проснулся от холода, зуб на зуб не попадал. Кругом, насколько хватало глаз, серебрился иней. Матвеич уже разжег костер и пристраивал над огнем котелок.
– Ну и холодрыга! Ты что, еще не ложился? – поежился Валерка.
– Пока ты дрых, я уже половину ореха отвеял. Испугался, что снегом нас привалит, да пока обошлось. Тучи стороной прошли. Тут, на хребте, уже в августе снежок пробрасывает. До солнца надо бы закончить веять орех, рассыпать подсушить хоть немного. Все легче будет выходить.
Почаевав, они закончили работу, рассыпали сырой орех на брезенте ровным слоем и до восхода солнца вздремнули часок. Разбудило их настойчивое цвирканье. Валерка приоткрыл глаза и увидел, что на углу бревна сидит полосатый бурундук и деловито засовывает обеими лапками за пухлые щеки орешки. Цепкие лапки ловко сновали туда-сюда, черные бусинки глаз посверкивали, будто предупреждали: не подходи, мое!
– Дармоед! – метнул в сторону зверька пустую шишку Матвеич. – Повадь их, весь орех перетаскают, попрячут в своих кладовых.
